Только разве в деньгах тогда дело было? Прояви столичный офицер должное уважение к губернским помещикам, Василий Николаевич и сам бы подарил ему приглянувшуюся селянку. Но только не после того, как тот с надменной усмешкой поносил заведенные старые порядки и позорил почтенное уездное общество. Хочешь свободы для крепостных? Ну, так и отпусти своих — кто ж тебе не дает? И потом живи в нищете на смешное офицерское жалованье.
Так было заведено испокон веков, еще славными предками, подписавшими Тройственный Договор. И при Тишайшем — царе Алексее Михайловиче — в особом Уложении власть дворян над крестьянами была закреплена. Ему ли — Бахметьеву из рода столбовых дворян, этого не знать? Пробовал потом один глупый царь поменять заведенный в России порядок вещей, но дворяне ему быстро объяснили — так делать не надо. Власть российского государя всецело основана на преданности дворян, а их благополучие — на владении крепостными крестьянами. Вот в чем вся глубинная суть Тройственного Договора. А что его подправили потом немного — так это для всеобщей пользы.
Ишь, взяли моду на галлийские порядки кивать! Да, видел Василий Николаевич эту Францию — срамота одна! И законы в ней паршивые. Хотел себе пару галлийских крестьянских семей в поместье прикупить, да куда там! «Торговля людьми — это варварство!» — так и сказали ему, еще и рассмеялись прямо в лицо. За одно это он дома приказал бы запороть наглеца до смерти, не посмотрев на то, чей он холоп. Ничего, потом бы договорились с хозяином, и убыток он возместил бы. И любой российский суд Бахметьева бы поддержал, потому, что холоп должен знать свое место и жить в повиновении.
…А девку эту офицер тогда обрюхатил. Вскоре выяснилось, что она в тягости. Пришлось выдать ее замуж в самую дальнюю деревню, с глаз долой. А теперь вот, рассматривая ее дочь, Бахметьев вдруг ясно вспомнил черты лица того погибшего офицера. Сходство было налицо, проглядывала в девчонке отцовская порода. Что не говори, а у одаренных особая стать, особенно в тех семьях, что давно живут с даром. И детям их, даже рожденным от крестьянок, родительская порода частично передается. А сколько еще таких неучтенных потомков живет по окрестным деревням, чьи отцы-дворяне даже не догадываются о их существовании…?
Жена бондаря, видимо поняв, что барин ее признал, поползла на коленях к его ногам и уткнулась лбом в сапоги Бахметьева.
— Батюшка-благодетель, не губи дочек, Христом богом прошу! Дети ведь, совсем еще, глупые, неразумные! Пощади…
— Пошла вон, дура — оттолкнул он ее сапогом — Моя милость теперь от твоего мужа зависит. Сделает все, как надо — пощажу. Его проси спасти дочек.
Баба вытерла заплаканное лицо ладонью и уставилась на барина, шмыгая носом. Василий Николаевич насмешливо кивнул ей на Анисима, как раз выходящего из избы. Не веря своему счастью, та вскочила с колен и помчалась, перехватив мужа у плетня. Что-то жарко зашептала ему, косясь в сторону Бахметьева.
— Неужто отпустите старшую девку, ваша милость? — склонился к уху барина Степан.
— Посмотрим, как оно на заимке пойдет. Если ведьму прихватим, то нам сегодня не девок будет.
— И то, правда! — угодливо засмеялся «опричник» — А девка энта никуда не денется. Прикажете, и я в любой день за ней самолично съезжу.
— Съездишь. Но трогать не смей, накажу.
— Да, как можно-то?! Я что ж, без понятия что ли? — притворно обиделся Степан.
Но Василий Николаевич заметил его плотоядный взгляд, брошенный на старшую дочь бондаря. Нет, не тронет, конечно — побоится господского гнева. Но похабство какое-нибудь учинить по дороге может. И запугать потом девку, чтобы молчала от страха. Поэтому погрозил для острастки подручному кнутом и предупредил.
— Я ведь все равно узнаю. Догадываешься, что с тобой тогда станет? Управляющий давно на тебя злобу копит — отдаст дворовым мужикам на расправу, а те уж не пощадят.
Вот тут уж Степан испугался по-настоящему, даже побледнел. Дворовые гридней люто ненавидели, а его поболее всех остальных. И было за что…
— …Ну долго еще идти? — нетерпеливо спросил Бахметьев бондаря, который шел первым, приглядываясь к одному ему известным приметам.
— Скоро придем ваша милость, недалече осталось…
Как Анисим выискивал путь среди сугробов и промоин — не понятно, но идущие за ним след в след гридни еще ни разу не черпанули сапогами воды. В какой-то момент Василий Николаевич заметил, что следы к мужских сапог сливаются теперь с цепочкой следов женских. И радостно выдохнул — не обманул холоп. А ведь Бахметьев не поверил ему до конца, поэтому и шел последним.