— И вам доброе, сын мой! — улыбаясь, за всех отвечает священник — Приветствую вас в нашей скромной обители. Я ее настоятель, отец Нектарий. А это еще один наш дорогой гость — отец Володар — указывает он на старца.
Один «отец» — уже много. А два таких патриарха, так и вовсе перебор. Ладно, посмотрим, во что это все выльется.
— Павел Алексеевич Стоцкий — представляюсь я, склоняя в ответ голову.
Вижу пустую тарелку и столовые приборы рядом с Южинским — так надо понимать, что это место приготовлено для меня. Прохожу к столу и, перешагнув через скамью, спокойно усаживаюсь рядом с Петром. Все почему-то выжидательно смотрят в мою сторону. Но чего они от меня ждут — непонятно.
Единственное, что приходит на ум: я как-то умудрился нарушить строгие монастырские правила. Ну, извиняйте, сами мы не местные…! Я смотрю на Петю и вопросительно приподнимаю бровь: ну, мол, хоть намекни, в чем я сейчас так крупно накосячил?
Южинский краснеет, как юная девица и спешит объяснить всем мое дремучее невежество.
— Прошу извинить Павла Алексеевича, мой друг многого не помнит после вреда, нанесенного инквизиторами его дару.
— Пустое, Петр Михайлович! — по-доброму улыбается настоятель — Тут и извиняться не за что. Просто давайте все вместе еще раз прочитаем «Отче наш», а Павел Алексеевич постарается вспомнить молитву.
Все тут же складывают руки на груди и начинают вполголоса читать «Отче наш». Ну, теперь понятно — перед едой каждый раз нужно читать молитву. Конечно, я слышал ее и не раз. Но слов не помню, хоть убей. А вот сейчас, слушая голос Петра, слова сами всплывают в голове, будто на подкорке где-то записаны.
Вспомнив последнюю половину короткой молитвы, я уверенно заканчиваю ее вместе со всеми, осеняя себя крестом
— …и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков. Аминь!
— Вот видите, Петр Михайлович, не может добрый христианин забыть нашу главную молитву — довольно улыбается настоятель — истинная вера всегда пребывает с нами, грешниками. Господь не оставляет своих детей, ни в здравии, ни в болезни.
Мне показалось, что седой старик едва заметно усмехнулся на эти слова отца Нектария. Он вообще выглядел несколько странно для священника и тем более для монаха. Черной рясы на нем не было, вместо нее широкая рубаха из льняного холста со странной вышивкой по вороту и рукавам. Поверх нее надето то, что моя бабушка называла душегрейкой — некое подобие теплой безрукавки, отороченной по краю овчиной.
— Паша, тебе нужно было подойти за благословением к настоятелю Нектарию и приложиться к его руке — тихо шепчет Южинский.
Ну, вот это вряд ли. К такому я точно не готов. Как и к тому, чтобы считать себя рабом божьим. Нет, я полностью согласен с тем, что люди — это создания Бога, но уж никак не рабы. Это анахронизм, оставшийся с древних, рабовладельческих времен. Хотя почему древних? Разве местное крепостничество не то же рабовладение? Так ли сильно отличается крепостной крестьянин от раба в латифундии римского патриция? Да, и далеко не всех людей я назвал бы братьями и божьими созданиями. Встречал в своей жизни и таких, что точно прямиком из ада вылезли — им отец скорее сатана, чем Бог.
Покормили нас просто, но сытно — до сих пор идет пост. Жареная рыба, картошка, разного вида соленья — огурцы, капуста… И хотя сам настоятель был крайне сдержан в еде, для нас ее не пожалели. И я снова не отказал себе в удовольствии наесться досыта. Кто знает, что будет с нами дальше, а силы нужно срочно восстанавливать. На мой дар, как оказалось, надежды мало — сегодня он есть, а завтра его нет. И расходуется он пока слишком быстро.
— Что ж, дети мои, вижу, что вы насытились, пришло время поговорить нам о вашем будущем — заметив, что мы закончили с едой и допили горячий ягодный отвар, из-за стол, поднялся настоятель, — Петр Михайлович и Алексей Петрович с утра уже исповедовались мне, теперь пришла ваша очередь, Павел Алексеевич.
А вот это очередная засада… К исповеди я тоже не готов. Врать настоятелю мне совсем не хочется, а рассказать о себе всю правду я никак не могу. Где гарантия, что меня отсюда прямиком в Инквизицию в кандалах не отправят? Одно дело заговорщики — они все же люди свои, и совсем другое — душа иномирца, вселившаяся в тело местного аристократа. А вдруг, это происки дьявола?
Заметив мою растерянность, неожиданно вмешался, молчавший до этого, старец.