Последний отчим Нины Александровны стал настоящей любовью матери, и дочери давно было ясно, что это последний муж директора швейной фабрики Фаины Ивановны Савицкой. Отчим работал в городском музее, имел степень кандидата наук, опубликовал несколько книг о деревянном городе Сельцо, Нарыме, купеческом Ромске. Он носил сильные очки, был по-ученому сутул и рассеян, и только близкие люди знали о том, что последний отчим Нины Александровны в середине Великой Отечественной войны раненным попал к немцам в плен, был в лагере смерти, трижды приговаривался к уничтожению, но по счастливой случайности выжил. От лагеря у него осталась холодящая сердце особенность: у отчима всегда были сбиты до крови костяшки пальцев правой руки, так как он во сне сжатым кулаком ударял в стенку, да так сильно, что брызгала кровь, но от этого отчим не просыпался…
Доев пахнущий весной рассыпчатый снег, Нина Александровна надела все еще теплую замшевую перчатку, помахивая сумочкой-портфелем, неторопко пошла назад, чтобы вернуться на главную улицу поселка. Здесь для наблюдательной Нины Александровны были заметны следы появления в Таежном заместителя председателя райисполкома Игоря Петровича Стамесова. Ну разве не по причине его визита полурысью промчался по деревянному тротуару председатель поселкового Совета Белобородое – муж директрисы? И неужели было тайной для кого-то, что именно из-за Стамесова на окнах орсовского магазина появились чистые занавески, а возле здания сплавной конторы стояло сразу три «газика», и уж, конечно, не без причины сама директриса Белобородова толклась возле крыльца поселкового Совета, делая вид, что ожидает мужа!
Когда до школы оставалось всего два квартала, Нине Александровне стал виден строящийся дом, о котором, решив главные вопросы, непременно заговорит зампред Стамесов. Крыша была уже покрыта шифером, участок огорожен свеженьким забором из остроконечных досок, вместо привычной калитки были возведены ворота, способные пропустить автомобиль; окна дома были по-дачному широки, на них лучшие плотники Таежного сделали ставни и даже украсили их дорогостоящей затейливой резьбой, против которой Нина Александровна возражала, так как это могло окончательно разозлить Булгакова, но Сергей Вадимович легкомысленно хохотал: «Воевать, так уж бить в барабан, сударыня! Родная сплавконтора строит – что хотим, то воротим… А Булгаков, между прочим, начал закладывать за воротник… Ребята, знаешь ли, уже трижды видели его под здоровой мухой…» Во время этого разговора на Сергее Вадимовиче была надета замызганная куртка студента стройотряда, под ней смятая, хотя и чистая рубаха, расстегнутая на груди; одним словом, вид у Сергея Вадимовича был как раз такой, какой должен был иметь человек, сделавший выигрышный ход в борьбе с озверевшим противником. Все это было, конечно, привлекательно, но Нина Александровна, поморщившись, сказала: «Кому есть дело до того, что Булгаков пьет… Откровенно говоря, Сергей, мне не нравятся методы, которыми ты…» Она недоговорила, заметив, что Сергей Вадимович стряхнул пепел сигареты на пол и сделался серьезнее, чем был секунду назад. Тогда Нина Александровна примирительно улыбнулась. На том и закончился разговор об окнах с затейливой резьбой.
Все это произошло две недели назад, резьба на окнах, естественно, осталась, но, как и ожидала Нина Александровна, вызвала прилив особенной энергии у экс-механика Булгакова, а директор школы Белобородова разыграла по этому поводу целый спектакль. Встретив Нину Александровну на школьной лестнице между первым и вторым этажами, директриса с восторгом сообщила: «Нет, есть еще у русского плотника порох в пороховнице! Я ведь, Нинусь Александровна, считала, что искусство резьбы по дереву в Таежном навеки утрачено, а как только увидела окна вашей будущей квартиры, поняла, что еще не все потеряно. Браво! Браво!»
И вот Стамесов приехал в поселок, сейчас, наверное, уже сидел в каком-нибудь сплавконторском кабинете, а Нина Александровна разглядывала новый дом. При ясном утреннем солнце, свежерубленый, он почему-то голубел, словно был куском льда; высокий, казалось, подпирал острым коньком крыши западный край неба, а остроконечная ограда в сочетании с резными окнами делала дом окончательно похожим на терем-теремище. Он был до такой степени хорош, что строптивая домработница Вероника, особа чрезвычайно тщеславная, втайне гордилась тем, что ей предстоит жить в лучшем доме Таежного. Ей-богу, попахивало уже тем, что Вероника вот-вот начнет подавать на семейный стол завтраки, обеды и ужины в присутствии Сергея Вадимовича.
«Ни-и-и-на Алекса-а-а-ндровна,– как всегда растягивая слова и произнося их таким тоном, словно делала открытие, недавно сказала Вероника.– Ни-и-и-на Александровна, а ведь Сергей Вадимович на артиста Зубкова похожий… Ну прям вылитый он! Вот только несерьезный. И чего он все шутит да шутит? Я его за это побаиваюсь… У нас в восьмилетке такой же учитель был: хохочет-хохочет, а потом – двойка! И опять хохочет… А так Сергей Вадимович, в общем-то, ничего, не гордый…»
Наконец Нина Александровна оказалась возле школы. Здесь топтались на оголенной земле несколько опоздавших парнишек, на крыльце – простоволосая и без пальто – стояла уборщица тетя Вера и смотрела на опоздавших грозно: ее в школе все боялись. Увидев Нину Александровну, тетя Вера крикнула:
– Вас к телефону не дозовутся! И что это все седни припаздывают!
Телефон в школе был один – в кабинете Белобородовой. Звонил по нему Сергей Вадимович, но сразу же передал трубку Игорю Петровичу Стамесову, попросившему, как выяснилось, соединить его с Ниной Александровной.
– Я приветствую вас, Нина Александровна! – веселым голосом заговорил Стамесов.– Чем же я вам не угодил, если обходите стороной старого знакомого? Ай-ай! Думаете, не видел, как вы свернули в переулок? А еще депутат райсовета, опора советской власти в Таежном. Ай-ай, как нехорошо!
Из-за громкой телефонной трубки весь этот разговор слышала Белобородова, и Нина Александровна на мгновенье замешкалась, не зная, какой тон беседы выбрать при директрисе. Сначала ей показалось, что надо разговаривать серьезно, с едва приметной долькой шутливости, но, бросив взгляд на напряженную Белобородову, решила наплевать на все и вся.
– Замужние женщины не должны бросаться к одиноко прогуливающимся мужчинам,– кокетливо сказала Нина Александровна.– Но если бы я знала, что вы меня заметили, Игорь Петрович… Ох, неужто бы я пренебрегла такой возможностью!
Они еще несколько минут легкомысленно и весело поболтали, а в конце разговора Стамесов предложил повидаться в любое удобное для Нины Александровны время для разговора по депутатским делам.
– А если сегодня часиков в семь? – спросила Нина Александровна.
– Где?
– В поссовете, то есть в кабинете Белобородова, если вы не возражаете.
– Отлично, Нина Александровна! До свидания!
Она неторопливо положила трубку на рычаг громкого телефона, скроив уважительную мину, восхищенно сказала директрисе:
– Вы не человек, а метеор, Анна Ниловна. Пятнадцать минут назад вы стояли на поссоветском крыльце, а вот уже сидите на кончике стола… Браво! Браво!
До встречи с заместителем председателя райисполкома Стамесовым, часов около пяти после полудня, Нина Александровна повидалась с мужем в неурочный час, то есть слишком рано для обоих, и без предварительной договоренности. Правда, Сергей Вадимович из утренних отрывочных разговоров знал, что жена будет дома около пяти, а Нина Александровна, в свою очередь, поняла, что муж хотел бы повидаться с ней, прежде чем Нина Александровна пойдет на встречу со Стамесовым. Таким образом, они часов в пять встретились дома, и она сразу заметила, что Сергей Вадимович особенно небрежно и подчеркнуто неряшливо одет: где-то откопал старенькую клетчатую ковбойку, ноги обул в кирзовые сапоги, натянул дешевые брюки с пузырями на коленях, но зато был до блеска выбрит, подтянут и как-то по-военному прямоплеч. От него так и разило этакой богемностью, этакой неряшливостью интеллектуала высокой пробы, этакой отрешенностью.