А на дворе вызвездило, похолодало, затишилось. Подняв воротники и торопясь, шли многочисленные прохожие, освещенные сверху и сбоку луной, в сплавконторской запани продолжал бухать по льду тяжелый одинокий лом, слышалось, как ровно, по-комариному поют дизели на электростанции, а динамик на парикмахерской рассказывал о песенном творчестве поэта Сергея Острового. Через громадные окна парикмахерской было видно все, что происходило внутри, и Нина Александровна удивленно остановилась: в кресле сидел Сергей Вадимович, которому в это время надо было разговаривать по телефону с Ромском. «Ага! Тоже пробрало!» – радостно подумала она, так как непритязательный к одежде Сергей Вадимович никогда не стригся в Таежном, а старался делать это в Ромске, где бывал часто. «Ага! Тоже пробрало!» – снова с торжеством подумала Нина Александровна, ибо стрижка у поселкового парикмахера была падением. Сергей Вадимович, видимо, тоже так серьезно относился к происходящему, что ощущал необходимость перемениться. «Ага!» – в третий раз ликующе подумала она и вдруг охнула: в кресле сидел не Сергей Вадимович, а его шофер, во всем подражающий начальству. Шофера звали Петькой Ивановым, был он по-деревенски прост, но внешне уже напоминал главного механика сплавной конторы: затрапезная куртка, смятая рубашка, замызганные брюки и потертые кирзовые сапоги. Подмигнув самой себе, Нина Александровна насмешливо подумала: «Ой, нет ли таких же кирзовых сапог на вас, гражданка Савицкая?… «А где твой дом, гуцулочка? – повторила про себя Нина Александровна строки из песни.– А где твой дом, гуцулочка? Кар-па-а-ты! А кто твой брат, гуцулочка? Карпаты!»…»
Звезды пауками сидели на выгнутом небе, луна настороженно висела над стрехой парикмахерской, повсюду раздавался скрип, скрип, скрип – вся ночь была обнесена скрипом, точно высоким частоколом…
Вернувшись домой, Нина Александровна с отвращением, как чешую, содрала с себя сверхмодный английский костюм, бросила его в угол шкафа. Стамесов, новый дом, Сергей Вадимович, шофер в парикмахерском кресле, похожий на мужа, а главное… Она усмехнулась, голосом домработницы Вероники вслух сказала:
– Этого еще мне тут не хватало!
Ну, а ежели серьезно? Отчего муж в рекордно короткий срок сделался кинокрасавцем? От круглосуточной напряженной работы, от борьбы за новый дом или от любви к жене, то бишь Нине Александровне Савицкой? Кстати, что случилось с Сергеем Вадимовичем, если он в домашней обстановке теперь редко бывает серьезным – все ерничает и шутит, легкомысленно хохочет и старается казаться до предела фатоватым?…
Между тем Нина Александровна, поглядывая на себя в зеркало, тщательно готовилась к встрече с домработницей Вероникой, которая на кухне ожесточенно гремела посудой – опять бунтовала, угрожая уйти к англичанке Зиминой, так как по Таежному разнесся слух – дом отдают Булгакову, распущенный, несомненно, самим Булгаковым в связи с приездом Стамесова. Поэтому вчера вечером Вероника ушла из дому на полчаса раньше обычного, сегодняшним утром с Ниной Александровной не разговаривала, а отдельно завтракающему в кухне Борьке (сын уходил в школу позже Сергея Вадимовича) заявила: «Чего расселся, как барин? Можешь сам налить молоко – руки не отсохнут! Ишь какой интеллигентный!»
Когда Нина Александровна с холодным лицом вошла в кухню, домработница Вероника немедленно включила на полную мощность собственный транзистор «ВЭФ-201», настроенный на «Маяк», и он так заорал, что у Нины Александровны закололо в ушах. Тем не менее она взяла себя в руки – чего не сделаешь для домработницы! – и вежливо проговорила:
– Добрый вечер, Вероника.
И первое мгновенье – никакого отклика, потом беззвучное шевеление алых губ, саркастический взгляд и наконец откровенно хамская улыбка: ну чего приперлась сюда? При случае Вероника материлась виртуозно, смачно, никого не стесняясь, и сейчас в ее глазах можно было прочесть столько нецензурных слов, что их хватило бы на бригаду сплавконторских грузчиков.
– Вам пора в школу, Вероника,– сухо напомнила Нина Александровна.– Без пятнадцати семь.
После этого произошло что-то непонятное: домработница выключила транзистор, села на стул и по-бабьи подперла рукой круглый подбородок.
– Как бы я замуж не вышла! – после сосредоточенной паузы озабоченно сказала Вероника.– Валерка мне проходу не дает, а получает триста и другими бабами не интересуется… Говорит: «Помогу выучиться в институте». Что вы мне посоветуете, Нина Александровна?
Вот тебе и уход к англичанке Зиминой! Вероника вообще поражала Нину Александровну неожиданностями, а тут рассмешила, так как несколько дней назад о том же Валерке говорила презрительно: «На кой он мне нужен, молокосос-то! Ему же двадцать пять лет и некультурный – вилку не умеет держать». А вот сегодня обстановка так резко переменилась, что Нине Александровне пришлось надолго задуматься, чтобы вспомнить Валерку – одного из бесчисленных поклонников Вероники. А как же! За всю жизнь вокруг Нины Александровны не было столько ухаживающих за нею мужчин, сколько образовалось вокруг Вероники за неполный год. Кто только не приударял за ней – от главного инженера сплавконторы до монтера, который чинил в их доме электроприборы.
– Так чего же мне делать? – требовательно переспросила Вероника.– Вы, Нина Александровна, умная, ловкая, вот и посоветуйте.
Ну не хамство ли?! Да за одно словечко «ловкая» Нина Александровна от другой женщины оставила бы мокрое место, а вот сейчас терпеливо промолчала и даже вспомнила Валерку – длинного и прямого, как оглобля, парня, по субботам всегда слегка пьяненького, добродушного и ясноглазого. Понятно, что слесарю Валерке, уроженцу Таежного, должна была нравиться Вероника – этакая копия картины Кустодиева «Красавица». О, сколько упругой плоти и соблазнительных ямочек носила на себе домработница Вероника!
– Я бы не вышла за Валерия,– обстоятельно сказала Нина Александровна, подстраиваясь под задумчивую озабоченность Вероники.– В школе он учился плохо, да и вообще, по-моему, глупый.
– А триста рублей! – быстро возразила Вероника.– Он больше всех слесарей зарабатывает.
– Да разве в деньгах счастье, Вероника? Валерка вам ничего не даст – он скучный и неинтересный человек.
Нина Александровна не успела закончить последнюю фразу, как на лице Вероники появилось по-девчоночьи лукавое выражение, а глаза сделались фальшиво-глуповатыми.
– Ка-а-а-а-кая хитрень-кая! – протянула Вероника.– А ваш-то Сергей Вадимович-то, он, что ли, умнее вас? От него только и слыхать, что кубометры да кубометры. А получает он небось не триста, а все четыреста… Ой, Нина Алекса-а-ан-дровна, я ведь точненько опаздываю!…
И убежала, а Нина Александровна осторожно присела на табуретку, все еще теплую от необъятного Вероникиного зада… Конечно, в Таежном не одна Вероника поддерживала сплетню о том, что Нина Александровна Савицкая не захотела жить с первым мужем потому, что он, рядовой врач, мало зарабатывал и был в десять раз глупее и несамостоятельнее (поселковое словечко!) жены, но она еще ни от кого не слышала, что Сергей Вадимович тоже скучный и неумный.
Нина Александровна довольно долго сидела на высокой табуретке, думая, вспоминая, сравнивая, и, наверное, поэтому решила больше не откладывать в долгий ящик дело, которое она задумала еще в тот день, когда расправилась с физкультурником Мышицей. С юмором называя задуманное «следственным экспериментом», она решила провести его сейчас же, немедленно, так как обстановка для «следственного эксперимента» складывалась благоприятно: Борька смотрел в десятый раз кинофильм «Белое солнце пустыни», Сергей Вадимович сидел на заседании партийного бюро, а у нее самой образовался сравнительно свободный вечер, как всегда бывало перед четвергом.