– Продолжаем, продолжаем работать! – сказала Нина Александровна и сразу после этих обычных слов почувствовала себя легкой, как облачко пара.
Она снова, казалось, не касаясь пола, проплыла меж партами, ощущая, как сердце тепло и радостно поворачивается: нежно-гладкий мел в пальцах был таким бодрящим, приятным, как любимое платье, и, наверное, от этого в кончиках пальцев почувствовались колющие иголочки, голова кружилась, а в груди творилось бог знает что! Все было возможным, достижимым, мир виделся как бы издалека, сквозь тонкую и теплую пленку, расцвеченную радужно. Подле левого виска разгоралась яркая красная точечка, словно к голове прижали маленькую электрическую лампочку; от ее света было ярко левому глазу и щекотно коже.
– Нужно представить обстановку, в которой работал Больцман…
Нина Александровна почувствовала спиной, как Марк Семенов пошевелился, но голову не поднял, а только вздохнул и опять замер. «Ничего, голубчик мой, ничего, сейчас ты у меня вздрогнешь!»– подумала она с торжествующим упрямством… Меловые линии на доске сделались толстыми, выпуклыми, даже объемными.
– Борец по натуре,– слыша себя издалека, говорила Нина Александровна,– Больцман страстно боролся с учеными, не признававшими молекулярную теорию…
Марк Семенов поднял голову. Сделал он это медленно, но зато перестал тяжело вздыхать, и Нина Александровна теперь чувствовала и видела только одного его, радуясь, что в глазах юноши появился тусклый, но все-таки блеск. «Вот так!» После этого Нина Александровна уже ни о чем, кроме постоянной Больцмана, думать не могла…
8
С неба на землю падали в неурочный месяц года звезды, ледяная земля под ногами звенела и лопалась, лунные тени от заснеженных рябин и черемух в палисадниках были резки, точно их вырезали из металла; луна висела в черном небе высоко, но не сиротливо, так как была полной, заново родившейся. На главной поселковой парикмахерской, в которой работал приятель Нины Александровны мастер Михаил Никитич Сарычев, не унимался радиодинамик – слышался голос Людмилы Зыкиной, сладкий и сердечный: «В селах Орловщины, в селах Смоленщины слово «люблю» непривычно для женщины…»
Лиля Булгакова осторожно шагала по деревянному тротуару, Нина Александровна шла по земле, и поэтому они были одинакового роста, а лунный свет так мягко и ровно освещал лица, что они казались ровесницами. Некоторое время они шли молча, наслаждаясь тишиной, вечерним морозцем, хрустом льдинок под ногами, и Нина Александровна испытывала отчего-то такое чувство, словно это не она согласилась побеседовать с Лилей, а сама девушка решила провести душеспасительную беседу с Ниной Александровной. Это, несомненно, объяснялось сильным характером Лили, умеющей значительно молчать, привыкшей при отце – механике сплавконторы – считать себя важной персоной, стопроцентным отсутствием в характере девушки чинопочитания или школьной влюбленности в учителей. Все это было таким явным, открытым, незамысловато лежащим на поверхности, что Нина Александровна уже несколько раз незаметно улыбнулась и вспомнила второго киномеханика, или помощника киномеханика,– как хотите, так и называйте! – Василия Васильевича Шубина, который любил произносить важно: «Мы свободные люди!»
Зимой поселок Таежное спать укладывался рано, особенно в тех районах, где жили рабочие сплавной конторы, и теперь Нину Александровну и Лилю Булгакову обступала добротная деревенская тишина, в которой лишь негромко пела Зыкина. От Второй Трудовой улицы, по которой они шли, до края тайги было всего километра полтора, и при лунном свете отчетливо было видно, где начинаются кедрачи и как они уходят все дальше и дальше, приподнимаясь, чтобы на горизонте плавно слиться с ночным небом.
– Ну и что же? – отдохнув немного от школьной сутолоки, мирно спросила Нина Александровна.– Я слушаю вас, Лиля.
Девушка замедлила шаги, завидно раскованная и свободная, осмотрела Нину Александровну так, как это делают мужчины,– с ног до головы.
– Я боюсь, что меня не примут в комсомол,– сказала она.– Самая добрая и отзывчивая девочка нашего класса Машенька Выходцева меня информировала, что комсомольцы настроены против…
Нина Александровна тоже замедлила шаги, задумалась, сморщив лоб: во-первых, ей и в голову не могло прийти, что комсомольцы так демонстративно не любят Булгакову, во-вторых, и это самое главное, сама Нина Александровна о Машеньке Выходцевой думала такими же словами – «самая отзывчивая и добрая», и вкладывала в них такую же долю насмешки, какую сейчас уловила в тоне Лили Булгаковой.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – шутливо проговорила Нина Александровна.– Но почему комсомольцы против вас, Лиля?
– Они мне завидуют! – ни секунды не подумав, ответила Булгакова.– Я опередила всех!
Это, пожалуй, было правдой. Только Марк Семенов в девятом «б» мог соперничать с Лилей Булгаковой. Размышляя, Нина Александровна сначала, естественно, предположила, что имеет дело с изредка случающейся в классах ситуацией, когда коллектив злобно травит наиболее яркого ученика: молодость жестока. Ох, какой безжалостной становится молодость, если она основана на соперничестве!
– Вот я и решила с вами посоветоваться как с классным руководителем,– простым до бесцветности голосом продолжала Лиля.– Подавать мне сейчас заявление в комсомол или немножко переждать? – Она помолчала.– Возможно, страсти утихнут, если я откажусь участвовать в драмкружке, писать стихи и постараюсь не быть слишком красивой…
Лиля недавно играла в школьном спектакле Ларису из «Бесприданницы», спектакль ставил бывший профессиональный режиссер, который при соклассниках Лили сказал: «Эта девочка, если захочет, будет актрисой». На сцене Лиля – Лариса была прекрасна и недоступна, играла на гитаре и пела так, что у семиклассниц – самый благостный возраст для сентиментального восприятия искусства – текли слезы, а после спектакля девчонки и мальчишки младших классов приходили на второй этаж школы, чтобы, подкараулив Лилю, посмотреть на нее хоть издали…
– Подавать заявление или подождать? – машинально повторила Нина Александровна, продолжая отчего-то осторожно двигаться рядом с деревянным тротуаром.– Подавать заявление или подождать?… Знаете что, Лиля, я к этому вопросу, кажется, не готова… Нужно подумать и поговорить с некоторыми ребятами из нашего класса…
Ей-богу, Нина Александровна не хитрила и не дипломатничала, но, продолжая размышлять о безжалостности соперничающей молодости, подумала, что недовольство Лилей может объясняться и другими причинами, скорее всего эгоцентричностью. Жалко, что Нина Александровна на Лилю Булгакову раньше обращала, если признаться, мало внимания. В девятом «б» она преподавала чаще всего для Марка Семенова и предельно много занималась им. «Классная руководительница плоха,– подумала она,– если занимается только одной звездой».
– Я должна подумать,– рассеянно повторила Нина Александровна.– Все это для меня, Лиля, каюсь, неожиданность!
– Подумайте, посоветуйтесь,– согласилась Лиля.– Я вам верю, Нина Александровна! Вы очень умная! Если это лесть, простите.
Звезды падали и падали, место Людмилы Зыкиной в радиодинамике на удаляющейся парикмахерской заняла Майя Кристаллинская, сообщающая о том, что «ты пришел к нам таежной тропинкой, на моем повстречался пути, ты меня называл «бирюсинкой», все грозил на медведя пойти…». Звезды падали и падали в неурочный месяц года, но ведь и время было такое космическое, что многое происходило не по старинке: снегопады, оттепели, морозы, снежные бури; расцветали нежданно рано цветы, хороводились над землей незнакомые звезды и туманности, ночью на небе то гасли, то зажигались теплым человеческим огоньком искусственные спутники Земли, испытывали влияние атомных испытаний воздушные течения, путались во времени и силе приливы и отливы в морях и океанах, меняла облик древней Сибири по-новому живущая река Обь, в лесах и на равнинах всего мира становилось меньше зверья и птиц; люди, испытывая на себе развертывающуюся научно-техническую революцию, страдали от футурошока… Раздумывая о сложностях XX века, Нина Александровна на ходу жестом подруги обняла девушку за плечи и сказала: