Дело происходило в послеобеденное время, когда Нине Александровне предстоял один из трех в неделю вечерних уроков, и, наверное, именно по причине вечерних занятий Нина Александровна была одета наряднее, чем одевалась в утреннюю смену,– на ней была замшевая куртка в талию, короткая юбка, ноги обтягивали прозрачные, без блеска колготы телесного цвета. Наряд был почти праздничным, и Нина Александровна чувствовала себя уверенной, спокойной и неназойливой.
– Вы покрасивели, Нинусь Александровна,– негромко, без обычной лихости сказала Белобородова.– Я рада, очень рада за вас, так как больше всего на свете ненавижу неустроенных баб…
За окнами директорского кабинета прогромыхивал гусеницами идущий по улице трактор, через левую стенку просачивался беспокойный гул чем-то встревоженного класса, стол под Белобородовой поскрипывал, а Нина Александровна по-прежнему спокойно глядела на директрису, ожидая дальнейших слов и поступков. Нина Александровна и раньше ни капельки не робела перед Белобородовой, вела себя всегда подчеркнуто независимо, а на уроках, когда Скрипуля являлась с проверкой, умела не замечать ее присутствия. Сегодня Нина Александровна держалась точно так, как это случалось прежде, а вот Белобородова, раньше втайне потешающаяся над мнимой независимостью преподавательницы математики и поэтому подчеркнуто не замечающая ее гордо вздернутой головы, сейчас повела себя иначе. Белобородова осторожно, как бы боясь сделать лишнее движение, спустилась со стола, подойдя к окну, отодвинула тюлевую штору. Немного помолчав, она задумчиво сказала:
– Черт знает как вы холодны, Нина Александровна! – И вдруг резко повернулась.– Если бы вы знали, как я завидую вам, девчонкам рождения конца тридцатых годов!
Это была та самая неожиданность, из-за которой Нина Александровна любила и уважала директора, так как никогда не было дано знать, что скажет и сделает Белобородова, человек несомненно интересный, смелый и умный. Нина Александровна всегда с трудом скрывала восхищение Скрипулей, чтобы его не приняли за подхалимаж. Поэтому Нина Александровна сидела по-прежнему спокойная, уверенная в себе, красивая и действительно замкнуто-холодноватая.
– А может быть, в этом повинна математика,– задумчиво продолжала Белобородова, неторопливо отходя от окна.– Вот что недавно говорил академик Соболев на международном математическом конгрессе.– Подойдя к столу, Белобородова взяла книгу с закладкой между страницами, открыв, раздельно прочла: – «Математика – это реалистический, достаточно подробный и в то же время общий взгляд на вещи и явления. Этот ре-а-лизм обладает неотразимой притягательной силой в глазах молодежи…» Вот какая история, Нинусь Александровна!
Сама Скрипуля преподавала историю, знала предмет назубок, рассказывала так эмоционально, что ребята сидели неподвижно, но вот поди ж ты!… Нина Александровна невольно переменила позу – расслабила плечи и одну руку положила на открытое колено.
– А, была не была,– сказала она.– Давайте папиросу, Анна Ниловна.
– Вот это другое дело! – открыто обрадовалась Белобородова и ловко выхватила из пачки папиросу.– Плевали мы на самых распрекрасных мужиков!
Несколько минут они курили молча, с задумчивыми лицами, затем Белобородова, заговорщически улыбнувшись, сказала:
– А ловко вы окрутили добра молодца! В нашенское время… Молодец, Нинусь Александровна!
Нина Александровна тоже улыбнулась, немного подумав, ответила:
– Сергей Вадимович очень занятой человек. Ему тоже некогда…
– Конечно, конечно!
Пожалуй, только сейчас Нина Александровна, сделавшаяся «четвертой дамой» Таежного, впервые увидела Скрипулю в таком состоянии, которое мысленно назвала домашним. Белобородова была непривычно женственной, совсем не актерничала, то есть не сидела за столом в позе усталого, но лихого авиационного штурмана, не прищуривалась так, словно смотрела на далекую землю; в лице директора школы появилось много бабьего, деревенского, мужские волевые складки на лбу и переносице разгладились. Она задумчиво глядела на книгу с закладкой, и Нина Александровна подумала: «Специально готовилась к разговору… Что бы это могло значить?» А Белобородова негромко сказала:
– Моей Нельке уже двадцать пятый… Знает английский и немецкий, заканчивает изучение арабского и собирается ехать на практику в Каир… Замуж выходить пока не хочет! – Белобородова поджала губы.– И у нее, простите, Нинусь Александровна, такое же всеотрицающее лицо, как у вас, хотя вам далеко не двадцать пять… Вы слушаете меня, Нина Александровна?
– Конечно!
Однако Нина Александровна прислушивалась не к Белобородовой, а к себе, чтобы понять, как она ощущает свои тридцать четыре года – есть ли легкость, умиротворенность, безмятежность и та свобода, на которую намекала очень пожилая Скрипуля. Кажется, все оставалось на месте – ясная голова, радостное ощущение здоровья, полное отсутствие тревоги и беспокойства: предстоящий урок в девятом классе прост и заранее обдуман, отношения с мужем выстроены умно, письма матери отправлены, долги уплачены, взносы сделаны, холодильник набит продуктами, Борька сыт, ухожен и одет. А что касается всеотрицающего выражения лица, то о нем стоило подумать на досуге, так как Белобородова была не первым человеком, который говорил Нине Александровне об этом.
– Академик Соболев абсолютно прав,– задумчиво сказала Нина Александровна.– Мы счастливее гуманитариев в том отношении, что более реалистично смотрим на жизнь. Чем меньше иллюзий, тем легче разочарования…
– Во! Во! – подхватила Белобородова и вдруг прищурилась так, словно глядела на далекую землю из кабины самолета.– У моей Нельки тоже никаких иллюзий, голова трезва, как у архиепископа, и я ничем не могу помочь ей, так как – смешное положение! – не уверена, что надо помогать…
Белобородова улыбнулась одной из своих начальственно-снисходительных улыбок, опять приняла позу усталого, но лихого штурмана бомбардировочной авиации и, наверное, поэтому – неожиданно для Нины Александровны – перешла на прежний, «досвадебный» тон.
– Ох, Нина, Нинка,– сказала директриса.– Хлебнет же лиха твой добрый молодец! Ты его, часом, не заморозила ли? – И первая хрипло засмеялась своей пошловатой шутке.– Ты не обращай внимания, Нинка, на старую дуру Белобородову, то бишь Скрипулю.
Гусеничный трактор уже прошел всю длинную улицу, стальной лязг почти не был слышен, и звонок на перемену прозвучал так громко, что Нина Александровна поморщилась.
– Вот и звонок,– сказала она.– Если выберется свободная минута, забегайте вечерком, Анна Ниловна. Мы с мужем будем рады.
– Спасибо.
Девятый «б» относился к числу дисциплинированных, благополучных классов, а его классная комната была лучшей в школе: из окон виделась заснеженная река, свежие дома новой части поселка, маленькая стройная церковь и синеватые кедрачи за рекой. Однако девятый «б» Ниной Александровной Савицкой был особенно любим за то, что на задней парте, сонный и всегда равнодушный, сидел Марк Семенов – юноша с выдающимися математическими способностями. Конечно, Нина Александровна занималась со всем классом, опытная преподавательница, она умела владеть вниманием каждого ученика, но Марк Семенов был тем человеком, на которого она работала в девятом «б»: он все понимал, чувствовал, умел быть заметным в любой толпе, хотя ничего для этого не делал. Честное слово, только и только ради Марка Семенова Нина Александровна в класс вошла энергичной походкой, боковым зрением увидев Марка Семенова, подчеркнуто небрежно бросила журнал на стол.
– Здравствуйте. Садитесь. Инга Макарова, пожалуйста, к доске.
Пока ученица проходила между рядами парт и выбирала мел, Нина Александровна поняла, что, не желая этого, все еще находится под впечатлением разговора с директрисой и в ушах все еще звучит ее приглушенный голос: «Как я завидую вам, девчонкам рождения конца тридцатых годов!» Во-первых, Нина Александровна думала о том, не предстоит ли ей в ближайшее время, в свою очередь, завидовать девчонкам рождения середины пятидесятых годов, во-вторых, ее, если признаться честно, больно царапнуло полушутливое восклицание Скрипули: «Ох, Нинка, Нинка, хлебнет же лиха твой добрый молодец!» А потом эти разговорчики о холодности, о рациональности людей с математическим складом ума – к чему об этом говорила прикинувшаяся ягненком хитрая баба? Ох, Белобородова умела ценить слова!