А Людмила Тимофеевна и в самом деле довольно скоро выделила меня из классного коллектива: как-то отозвала в сторонку и вежливо попросила помочь донести до дома тяжелые книги из библиотеки.
— А то у меня ещё две стопки тетрадей с сочинениями и диктантами для домашней проверки! — пожаловалась она, смешно морща белёсые бровки над своими очочками. — Никак не управлюсь…
И вот по дороге-то самым непринужденным образом и завязался неформальный разговор.
— Ваша, Леонид, подруга из девятого «А»… Надежда, да? Красивое имя… Кстати, очень толковая и развитая девушка. Ей обязательно надо идти в педагогический! У неё определённая склонность. Да… Так вот ваша подруга, Надежда… Григорьева, если я не ошибаюсь?
Она, разумеется, не ошибалась. Слова лились из неё и лились непрерывной цепочкой, словно во время дождя струя воды из-под жёлоба в гулкую пустую бочку. Она говорила и говорила…
…— Конечно, нельзя отдаваться без любви. Этому учит и вся наша классическая литература: умри, но не давай поцелуя без любви.
— А как же ваша… — я сделал смысловой упор именно на слове «ваша» — …Татьяна Дмитриевна?
— Как-кая Татьяна?! — она даже остановилась, словно бы с разгона налетела на каменную стену.
— Да Ларина… — отмахнулся я, и только сейчас до меня вдруг дошло, что моя собеседница, окончившая педагогический институт и имевшая право преподавания литературы таким недоумкам, как я, плохо читала «Евгения Онегина»!
— Ларина Татьяна… Втрескалась в Онегина, а замуж вышла как-никак за генерала, за обеспеченного, стало быть, не за какого-нибудь небогатого офицера. Так ведь?
— Ах, Лёнечка! Вы чересчур упрощаете лирическую и житейскую ситуацию. Общество требовало…
— Тогда как же насчёт поцелуя без любви? — не слишком вежливо перебил я, — она-то ведь ему поцелуи вынуждена была дарить? По обязанности! — торжествующе выпалил я.
— Но бывают же случаи… долг. Честь… порядочность, наконец… — слабым голоском и совсем уж растерянным, неуверенным тоном бормотала как нашкодившая третьеклашка, моя училка словесности.
— А вот вы сами… — жёстко опросил я, — кого-нибудь любите?
— Ну, у меня, как у всякой женщины, разумеется, имеются идеалы. И очень бы хотелось надеяться на их осуществление. Встретить настоящего друга, умного, надёжного, опору на всю жизнь. Доброго! И чтобы детей любил…
Тут, надо прямо сказать, — к её чести — щёчки её, обычно бледные до неправдоподобия, заметно порозовели.
— Так откуда же в нашем Ельнинске явится такой… — я с трудом выдавил из себя противное слово — …такой идеал?
Должен сказать, что я не случайно споткнулся на этом слове, легко слетавшем с губ литераторши, для нас, реалистов, лишенном всякого смысла, пустопорожнем и в нашей компании никогда не употреблявшемся. Ни-ког-да! Разве что в школьных сочинениях, разных там таких же пустопорожних «Образ Рахметова» или «Образ Татьяны Лариной», так сказать — казённых придуманных идеалах на заданную чиновниками тему…
— Как говорит развитая девушка Надежда Григорьева из десятого «А», — всех настоящих мужиков не фронте поубивали! Вот и у нас в школе… сами говорили… выбор невелик. Так и помрете вековухой?
— Да, конечно… конечно… Война — это такое горе, настоящая общенародная трагедия… Но ведь нам-то с вами, Леонид, еще жить и жить? Хочется, знаете, огня, страсти, увлечённости, красивого ухаживания… Полета мечты!
— Цветов? — с некоторой долей иронии подсказал я.
— Да, и цветов! — она серьёзно приняла мой выпад и вызывающе повела плечиком. — Не обязательно розы там или орхидеи… Кстати, я этих самых орхидей и белых лилий и не видела никогда! Наверное, дорогущие цветы… — в её голосе вдруг прорезалась нормальная житейская интонация. — Но даже простые, наши цветы — васильки, ромашки, маки, — важны как знак внимания, как символ отношений. Красота спасёт мир!
— Это вы сами придумали? — заинтересовался я.
— Нет, это сказал писатель Фёдор Достоевский…
— Первый раз слышу! — со всей прямотой признался я своей учительнице литературы, нисколько не боясь снижения итоговой отметки за вопиющее невежество.
— Ну, вообще-то… Он считается мракобесом и крайним реакционером… Даже страшно сказать — противником революции! Поэтому естественно, что этот заметный в девятнадцатом веке писатель не может считаться классиком и не включён в школьную программу. А вы с его высказыванием не согласны, Леонид? — она обращалась ко мне как к взрослому, понимающему, человеку, почти как к равному!