Поворачивая за угол на Моховую, где была моя школа, я вдруг обнаруживала зловещее безлюдье и опрометью неслась последние пятьдесят метров, тщетно пытаясь обогнать время. Каждый день я безнадежно опаздывала. Я ничего не могла поделать со своим дурацким характером. Тот отрезок мира, который лежал между домом и школой, был для меня неизменно интересным и разнообразным.
Однажды я возвращалась из школы, не глядя по сторонам.
Я вообразила себя кенгуру и мчалась гигантскими прыжками, опираясь на хвост. Мимо прошел слон, полный пассажиров, по небу с карканьем носились пестрые попугаи, во дворе мне перебежал дорогу тигр, с мяуканьем скрывшийся в дровяном сарае.
На десятом году жизни мне впервые открылся незабываемый мир Брэма. Я влетела домой и, сбрасывая пальто, рванулась к толстой зеленой книге, раскрытой на сумчатых.
— Что у тебя с пальцем? — спросила мама. — У тебя палец в крови.
— Меня укусил тапир, — ответила я, пробегая мимо.
— Кто?
— Ну, собака.
— Какая собака?
— Маленькая, беленькая, — сказала я, пытаясь наконец добраться до сумчатых.
— Нет, постой, — сказала мама.
Она стала очень серьезной и засыпала меня вопросами. Что это была за собака? Какой у нее был вид? Какие у нее были глаза и не текла ли у нее изо рта слюна?
Я ответила на все вопросы, кроме слюны, но маму это не удовлетворило. Она позвонила отцу на работу и что-то долго шептала в трубку. Я ломала себе голову, что бы это могло значить, но ничего не придумывалось.
Вскоре пришел папа. Он был встревожен и, осмотрев мой палец, тоже стал расспрашивать о собаке. Я так подробно описывала ее, что она была как живая. Мне казалось, вот-вот она начнет скрестись в дверь. Тут папа задал мне вопрос, совершенно сбивший меня с толку:
— В каком положении у нее был хвост?
— Я не заметила, — вполне искренне ответила я. Действительно, трудно было заметить, в каком положении хвост у несуществующей собаки.
— Одевайся, поедешь со мной, — вдруг сказал отец тоном, не допускающим возражений.
Всю дорогу от дома до Пастеровского института на Песочной улице папа объяснял мне, что такое бешенство и как с ним бороться. Я поняла, в какой попала переплет, только когда увидела шприц, показавшийся мне с кефирную бутылку.
И тогда, уцепившись за папину руку, я сказала, мучительно переламывая свое самолюбие:
— Папа, я все выдумала, не кусала меня никакая собака. Просто я оцарапала палец о стекло.
— О какое стекло?
— Я могу тебе показать. У меня в пальто разноцветные стеклышки.
Папа огорченно посмотрел на меня своими добрыми усталыми глазами.
— Нехорошо, — сказал он, — нехорошо, доченька, говорить неправду, а тем более от страха.
— Правда же, папа, честное слово, не было никакой собаки. Я сама не знаю, почему я выдумала какую-то собаку.
Но папа был непреклонен.
— Я не могу проверять правду ценой твоей жизни, — сказал он.
И мне вкатили первый шприц вакцины, предохраняющей от бешенства.
На следующий день мне купили рулон трамвайных билетов, и я должна была ежедневно утром ездить на уколы, а в школу мне разрешили приходить ко второму уроку.
Так как я твердо знала, что мне не угрожает бешенство, то уже через два дня я начала просто совершать экскурсии в трамваях и вскоре изучила почти все маршруты города. Потом мне это надоело. Люди входили и выходили, а я ехала неизвестно куда. Уткнувшись в чью-нибудь спину и пошатываясь на поворотах, я стала вспоминать о том, что сейчас в класс входит учительница русского языка и литературы Мария Викентьевна. Она опять, как всегда, прочтет что-нибудь интересное в конце урока. А однажды, вспомнив, что Коля Мартьянов должен был принести мне «Таинственный остров» Жюля Верна, я сошла со своего неопределенного маршрута и поехала в школу к первому уроку.
В первый раз я не опаздывала.
Увидев впереди двух своих одноклассниц, я окликнула их, но они, оглянувшись, вдруг пустились бежать, так что я их еле догнала.
— Вы почему удрали? — спросила я, сильно обидевшись.
И тогда Нина Николаева, открывая тяжелую дверь школы, сказала:
— Ты же всегда опаздываешь, мы и подумали, что уже поздно.
С тех пор, когда я вижу белую собаку, я вспоминаю, как моя невинная ложь внезапно обрушилась на меня с такой неожиданной силой. И теперь, через много лет, когда мне приходит в голову солгать, какой-то голос шепчет мне: