– Вот тебе и пьяница, у пьяницы всё в порядках, и урожай так урожай, а у честных-то всё зарошше и ничего ишо нету.
– Откуду вы ето взяли?
– Да Иона так судит.
– Так и подумал.
Стали проситься перейти к нам.
– Ну что, урожай подошёл, приходите.
– Но вы можете за нашими вещами съездить?
– Ну поехали.
Приезжаем. Покамесь оне собирали свои монатки, Иона увидел меня, и сразу:
– Уматывай, приташшился суда!
– Да чичас, я приехал не к тебе.
Бог знат что он там кричал, но я ушёл на трактор и там ждал. Ребяты подошли, сяли и уехали. И стали у нас работать. Но не очень оне нам понравились: на словах ух каки́ я́ры на работу, а на деле всё по-разному[135]. Я за день насобирываю пятьдесят ящиков, Каталино восемьдесят, а оне хто десять, хто пятнадцать и двадцать. Сколь заработают – всё на выпивку. Как праздник – вези их в город, там гулянка. Бывало, и я с ними натренькяюсь. Марфе ето не нравилось, и она меня ругала – за ето права.
Приглашают нас съездить на порт в Сан-Антонио, показать нам свои судна. Ну что, поехали. Приезжаем в воскресенье, заходим на судно, и что мы видим: Фроськя с Таисьяй с моряками, а Степан Карпович, наш наставник, на улице. Неудобно, и говорит: «Окаянники, замучили старика». Но мене́ рассказывать не надо, одно слово – бедный мужичонка, всё ето терпит. И правды, Степан Карпович безответный. Когда Игнатий второй раз женился, упросили Степана Карповича стать наставником. Ето золото, а не человек, со всеми у него по-хорошему, за всех он заботится, но дома – бардак. Никак не хотел стать наставником, но люди упросили. Ето был мученик, Таисья с Фроськяй изводили как могли его. Об нём осталась хорошая память. Бывало, аккуратно подойдёт и скажет:
– Данила, слухи идут – на базаре выпил.
– Да, не отпираюсь и не прятаюсь.
– Но сам знаш, подходют праздники, а ты не вместе. Давай, примись, пока люди не знают.
– Да что, опять шпионы?
– Получается так.
– Дак я же вместе не молюсь.
– Вот я и заботюсь об тебе, охота, чтобы ты был вместе. Сам знаешь: грамотный, красиво читаешь, хорошо поёшь.
– Ну ладно, что хвалить.
– Да я не хвалю, ето правды.
– Ну ладно, разошёлся.
И приходилось приниматься и доржаться, но случаи с друзьями, опять закон нарушали. Но я чётко понимал: напоганился – не смей поганить никого, будь не вместе и не лицемерь. После 1984 года, вам рассказывал, стал всё анализировать и всё читать: всё-всё-всё, все веры, все секты, масонство, разную философию, рассказы, анекдоты, газеты, политику, всю рекламу, новости – да всё, что попадало под руки. Пересмотрел фильмы сколь мог, и всяки-разны – и как я не буду после етого религиозным? Но меня надо понять, я никому не доверяюсь, с каждым днём вижу, сколь фальши в народе, и стараюсь быть недоступным.
Мале́нькя скажу о базаре. Святой Никон Черногорский правильно сказал: всё зависит от нашей совести. Ежлив твоя совесть позволяет тебе брать с базару – бери невозбранно, оно уже чисто, купляй, очищается. Ежлив совесть говорит: «Погано», лучше не бери – погрешаешь. Ежлив твоя совесть позволяет, никому не внушай, что ето можно или нельзя, да не отдать за ето ответ. Но ежлив совесть позволяет, а ты взял да воздоржался ради Бога, за ето мзда тебе будет на тем свете от Бога. А в харчёвках – ну, в ресторанах – никак же, должен исправиться. Иоанн Златоуст сказал: «Легче в уста, нежели из устов».
Моряки довели себя до того, что Марфа сказала:
– Пускай убираются, больше невыносимо.
– Хорошо, но выгони ты их сама.
– Ладно.
Пришла и сказала:
– Я не хочу, чтобы вы больше у нас работали, никакой пользы с вас нету, и мужику работать не даёте.
Оне ждали от меня защиты, но я сказал:
– Ребята, она така́ же хозяйкя и имеет таку́ же праву, как и я, и сами видите: работа стоит, так что не обидьтесь, она права.
Мы их расшитали, оне ушли к Иону, Иона не принял, тогда оне уехали на порт, потом в Буенос-Айрес, хто из них запился, а хто сумел вернуться в Россию. Один Игорь остался, взял у Иона сестру Соломею. Витя уехал в Ушуая, поваром нанялся, Вова в Россию уехал, Валера и Дима в Буенос-Айресе запились.
22
Мы набрали в городе рабочих и возили их каждый день. Но ето не рабочи: ленивы, с горям пополам собирали да сдавали, Каталино всегда говорил: «Каки́ аргентинсы ленивы». Етот год морозы рано пришли, пол-урожая на пашне осталось, мы заработали, но не очень. В консэ урожая приезжает Василий Немец, но Иона тут как тут, давай его приглашать. Что он ему внушал, не знаю, но, когда мы стали просить, чтобы он нам продал трактор, он отвечает: