– А я уже его продал Миронке Кузнецову.
– Дак как так, а договор?
– Да я к вам с другим предлогом.
Но хитрый же, а он уже Марфу и детей проагитировал, Марфе:
– Твоя мать передаёт вам поклон, Николай с Александром[136] купили пятьсот гектар под нову деревню, что вы будете скитаться по арендам, и детя́м будет есть где праздновать.
Марфа, дети за Василия:
– На самом деле, хватит скитаться, всегда мечтали жить в деревне, вот нам и шанс.
Я возразил:
– Да мы там не нужны.
Василий:
– Данила, покорись Николаю, и всё будет хорошо, он милостливый, после аварии толькя он мне и помог.
– Но у нас договор с хозяином на три года.
– Да не переживай, Иона уже с твоим хозяином до́говор ведёт.
Я ничего не ответил. Но когда Немец уехал, стал семье говорит:
– Вы что, сдурели, вам ишо мало горя от етих людей?
Ни в каки́: поедем и всё! Дети:
– Вовсе не с кем праздновать.
Я спомнил свою молодость – и на самом деле, детей жалко. Но как быть? Знаю, что ехать надо в осиноя гнездо. Трактор Немец продал. Что делать? Уезжать неохота, устроились хорошо. Поехал к хозяину, стал спрашивать:
– Неужели правды вы хочете арендовать Иону земли́?
Он смеётся и говорит:
– Даниелито, вам всем хватит.
Я говорю:
– Но с Ионой я не собираюсь работать в суседьях.
Он:
– Да что ты, всё будет хорошо.
– Вы не знаете Иону.
Так всё осталось. Я поехал к тяте с мамой за советом, рассказал, оне обои сказали:
– Данила, хватит бегать, живи себе спокойно.
– Но как, Немец трактор продал, Иона у моего хозяина землю арендовал. Сами знаете, что ето будет. – Молчат. – Марфа, дети собрались.
Мама говорит:
– Но съездите, а здесь ничего не продавайте, оставьте всё у нас вон в бараке.
Тятя говорит:
– Не знаю, выдюжишь, нет. Чижало с такими людьми жить, насмотрелся я на Игнатия да на Иону, но смотри сам.
Ну что, придётся ехать.
Степан Карпович уехали в Бразилию в Масапе к сыну, Степан Карпович уже похварывал, весь изнадсажённой, работать не может, вот и решили уехать к сыну.
Наставника выбрали Тимофея Сне́гирева, тридцать три года, молодого, безграмотного, но порядочного. Тут приезжают его ро́дство, дяди-тётки, хотели собрать тайный соборчик. Тимофей и ета кучкя – тайные спасовсы. Пригласили брата Степана и передали, чтобы Степан и мене́ сообчил. Ну вот. Когда я от тяти с мамой приехал, чтобы Степану свою аренду отдать и своего рабочего Каталино передать, Степан с радости всё ето принял и жалел, что мы уезжам, он тоже сказал:
– Не знаю, выдюжишь ты или нет, ето идивоты, ну, смотри сам.
Я тоже дал ему совету:
– Братуха, переходи на совремённую технику и сей больше помидор. Сам видишь, хто сеет много, тот и живёт.
Он так и сделал. И тут мне рассказывает:
– Тимофей в воскресенье собирают тайный соборчик, и меня пригласили, и тебе поклон передают.
– А хто оне?
– Тимофей Сне́гирев, Кипирьян Матвеев, Андрей Иванов, Иремей Пятков, и нас с тобой приглашают.
– Степан, ето же опять шишиканье и раздор.
– Да, походит так.
– Братуха, ты меня прости, но я ненавижу ети кучки.
Поговорили, так и осталось. Поехал домой, думаю: «Да всё буду терпеть ради деток, всё равно всем угожу Николаю. Что будет, то и будь». Приезжаю домой, даю своё согласие, дети радуются. Ну, собрались, груз перевезли к тяти с мамой, составили всё в барак и уехали в Уругвай.
Бочкарёв Антон, Ульяна Черемнова ишо до нас занялись вышивками во всёй Аргентине. Но Ульяна – ето настояща цыганка и коммерсантка, у ней ничего не пропадёт, всё она продаст, и втридороги, никого она не пожалеет, толькя бы ей было бы хорошо. А Антон – ето ветерок. Ульяна взялась учить по всей стране, запатентировала ето художество, договорилась с фабрикантами в Бразилии брать оптом нитки, брала в Бразилии у одного хохла оптом иголочки. В Аргентине открыли мастерскую делать пяльчики и наняли Кондрата Бодунова, Кондрат был поставшиком пяльчиков, составлять рисунки тоже нанимали, учить она брала дорого, матерьялы продавала втридороги, ей не нужны были профессионалы, ей надо было продать. Взяли хорошу машину и ездили по всёй стране. Оне быстро разбогатели, но что случилось дальше – узнам.
Антон Шарыпов с Акилиной разошлись и уехали в США.
23
Приезжаем в Уругвай, тесть живут в дядя Федосовым дому. Конечно, расстроились. Дядя Федос помешался умом и сидит на цепе́. У меня сердце сжалось, и не верится: не может быть, мог быть всемирным судьёй, а вижу на цепе́… Подхожу, здороваюсь: