А рядом другой дворец — вот этот уже настоящий. Сталинский ампир с массивными четырехугольными и огромными коринфскими колоннами. Кирюше он был виден сбоку, где имелись парные четырехугольные и над ними — огромные полукруглые арочные окна. Да, дворец, но фу, — культуры металлургов! Не угодно ли, — культура-с металлургов! И тут же, естественно, монумент про войну с барельефами уральских рабочих, летчика (или, может быть, танкиста, Кирюша этих вещей различать не умел и не собирался уметь), матроса и солдата, и тут же, конечно, гигантская Родина-мать. Нет уж, такой дворец нам не нужен!
Нет уж, Кирюше дороже тот, который ненастоящий. Потому что тот, который настоящий, он и так настоящий. И то, что он как настоящий дворец, — это и неудивительно. А вот что даже то, которое на самом деле мерзкое пролетарское завод, и то почти как настоящий дворец, — вот это восхищает. Кирюша как бы закрывает глаза на настоящий дворец и как бы мыслит — а каковы же тогда здесь настоящие дворцы, если даже мерзкое пролетарское завод — почти как настоящий. Уму нерастяжимо! А теперь? Скучно на этом свете, господа!
— Ты чего пригорюнился, сирота биробиджанская? — поинтересовался Стива.
— Ах, оставьте меня, глупые люди! — не повернув даже головы, махнул рукою Кирюша.
Олег от столь бестактных Стивиных слов вздрогнул. Ведь действительно Кирилл живет в неполной семье и действительно наполовину еврей! Но, как видим, Кирилл не придал этому никакого значения. Стива тоже это заметил и намекнул более прозрачно:
— Слышь, ты, морда жидовская, кто это здесь глупый?!
Кирюша в ответ на это бесцветным, скучным голосом прочел дразнилку собственного сочинения:
Стива шумно засопел и сообщил:
— Ага, вот, значит, как! Ну, вставать мне в облом, но когда приедем — с меня за стишок звездюлина, запиши.
Кирилл оживился и, обращаясь главным образом к Олегу, сказал, указывая пальцем на вражину:
— Вот, слышал? Судьба русских поэтов. Зарезали за то, что был опасен! А я и здесь молчать не буду! Да-с, надел — и гарцует!
Стива возразил:
— Да я же не за надел и гарцует, а за дурачка.
Кирюша не сдавался:
— А ты что, скажешь — умный?
А Олег неприлично заржал:
— А про надел и гарцует, стало быть, правда?
Стива неожиданно хлопнул себя по ляжкам и, взволнованно встав с сиденья, шагнул к ним. Но не ударил Кирюшу, а сказал:
— А ну, мужики, подвигайтесь!
Кирюша, возмутившись, стал возражать, что мужики — это которые землю пашут, а в приличной компании пристало обращаться к собеседникам — господа, но Стивин голос показался Олегу столь взволнованным, что он немедленно подвинулся, вжав Кирюшу в стенку вагона. Олег тоже обратил внимание на «мужиков» — обычно Стива называл собеседников чуваками — и подумал, что информация будет незаурядная.
Стива присел и с размаху ударил собственным тазом по кашинскому, таким образом еще более утрамбовал товарищей, так что оба только пискнули.
— Не пищать! — приказал Стива.
И подмигнул.
Кирилл заметил:
— Одному человеку по роже я дал за то, что он мне подморгнул.
Оставшиеся двое товарищей переглянулись и засмеялись.
— Не я сказал, но ты! — заметил Стива.
— А что такого?
— Ты хоть сам-то понял, че сказал?
— А что такого я сказал?
— Ну ты сейчас сам признался, что ты проститутка.
— Да, я проститутка, я дочь камергера… — запел было Кирюша, но Стива нетерпеливо махнул рукой и, наклонившись немного, сказал:
— Ну вы поняли, где я был?
— Ну и где ты был?
— Я ж тебе еще на улице сказал!
— Что ты сказал?
— Где я был.
— Ничего ты не сказал! Ты сказал «в п…де». Ты в ней, что ли, был?
— Почти.
Олег только пожал плечами: ну как с таким человеком можно вести серьезный разговор? Однако Кирюша, наоборот, чрезвычайно насторожился. Он даже приподвскочил с места и, страшно нахмурившись, спросил Стиву:
— Это как же так понять — почти?
— Как хочешь, так и понимай.
— Как я хочу? Я хочу это понимать так, что ты тут занимаешься какими-то грязными инсинуациями! Говори яснее!
Стива широко заулыбался и демонстративно отвернулся в проход. За окном по-прежнему медленно проплывал хлебозавод, омерзительное дряхлое строение, явно выпущенное не менее ста лет назад.
— Ты чего рыло-то воротишь?! — возопил Кирюша. — Ты рыла-то не вороти, говори толком!