Во время этой речи ребята продолжали, что называется, покатываться со смеху, а, впрочем, кое-кто и призадумался. Кирюша же хотя и покатывался, но с явным оттенком отвращения. Стива же, услышав про папу — секретаря обкома, презрительно фыркнул и сказал:
— Щас! А папа — секретарь обкома тебе таких навешает, что мало не покажется, и жаловаться некуда пойти. Поженитесь, ага, да, конечно! Спустит с лестницы — и это в лучшем случае. В худшем — получишь срок по сто семнадцатой статье, вот и вся твоя сила в плавках.
Кашин, услышав такое суждение, с беспокойством взглянул на незнакомца, но оный незнакомец только обрадовался этим словам:
— Да, навешает, а ты как думал?! Обязательно навешает! А моя сила все равно в плавках! Смотря какие плавки! А у меня специальные плавки, лечебные, из прорезиненного медикамента. Их надо носить ровно год. Никогда не снимать!!! И тогда всегда будет пыр стоять. А ровно через год, и ни минутой позже, их надо снять. И никогда больше не надевать…
После этого три товарища поняли, что мудрость бывшего сталевара носит мнимый характер. Здесь уже никому не удалось издать ни звука, кроме смеха. Однако и здесь Стива первым совладал с собой и выдавил из себя вопрос:
— А год-то не ссать, да?
Мнимый мудрый бывший сталевар еще больше обрадовался. Он даже облизнулся от удовольствия и, поглаживая себя по животу, сказал:
— Хоро-о-оший вопрос! Я ждал его! Отвечаю! Плавки не простые, а специальные, из прорезиненного медикамента. Подчеркиваю — именно из медикамента, а не из провианта!
И пока ребята, образно говоря, катались по полу, схватившись за животики (а кое-кому стало и мучительно больно за бесцельно прожитые минуты, в течение которых он наивно внимал мнимому старому мудрецу-сталевару), новый их знакомец произносил гораздо более следующий текст, исполняемый голосом очень громким и уверенным:
— Секретарь обкома партии! А к секретарю обкома партии, если будете сопеть, милиция не пустит! В присутствии секретаря обкома партии не сопеть! И если будет грязный носок, не пустят! Носок грязного ботинка! На него не наплюешься! А вот идет пенсионер. Фронтовик. Орденоносец. На ботинки не плевал, начистил их ваксой. Не сопит! Хрипит. А его гонят в три шеи. Ни на что не посмотрят! Ордена? Ну и что?! Позвоночник сломан? Ну и что?! Слепой? Физический слепой, по слепоте! Ну и что?! Ну и хер на тебя, что ты на «инвалидке» едешь! С ручным управлением!
Тут обернулся к оратору какой-то значительный старый пердун с рюкзаком. Был он пузат, слегка выпивши, обладал свирепой красной мордой и заорал так:
— А ну-ка, ты, не выражайся в общественном месте!
Мнимый мудрый бывший сталевар искоса посмотрел на красномордого старикана и посоветовал:
— Подите на х…
Тот рассердился:
— Ты это кому, мне сказал?! Да я тебя, суку, щас по стенке размажу и из окна выкину!
Однако с места подниматься не стал, и поэтому м. м. б. с. угрозу проигнорировал. Он сказал, обращаясь, впрочем, не к старикану, а снова к друзьям:
— Я ФЗО кончал. Я все кончал! А он что, кончал? Он что, секретарь обкома партии? На пенсии? А почему голос пьяный? Сомнева-а-юсь! А вот я, может, и секретарь обкома, а только тайный, чтоб никто не догадался. Меня тоже тайная милиция охраняет и тайное КГБ! Сидит какая-нибудь старушонка в коробчонке — а может, она тайная милиция? Или сидит какая-нибудь девчушка-побирушка — а может, она тайное КГБ? Никто не знает! А он надел рюкзак. Он что, рыбак? Какая сейчас рыбалка? Сейчас, того гляди, ледяная чешуя пойдет! Как у дракона. Это значит — смерть! Без косы! Смерть скачет на красном коне. Ледяная чешуя! И хоть ты секретарь обкома партии, пенсионер, фронтовик и орденоносец! Смерть придет, и захрипишь в три шеи!
Красномордый старикан, сообразив, что имеет дело с сумасшедшим, замолчал. Тут как раз вагон остановился, и сумасшедший оратор, расталкивая всех локтями, поспешил на выход. Он продолжал говорить, но слов уже не было слышно.
Глава пятая
Спереди сидели толстая тетка и толстая телка лет четырнадцати, и последняя стонала и хныкала на весь трамвай:
— Ну, мамочка, я хочу кушать, я хочу кушать…
— Потерпи, тебе еще два часа нельзя.
— Но я хочу кушать, мамочка, я хочу!
— Ну потерпи, сейчас купим тебе сока.
— Не хочу сока, он кислый, я хочу колбаски, я хочу колбаски!
Стива стал смотреть в окно. Вот тут-то именно на него окончательно накатило. То, что пыталось накатить еще по дороге на Кольцо. Ощущение провала в бездны прошлого. Завод был очень старым, и все его строения казались покрытыми коростой ветхости. Несмотря на присобаченные к заводоуправлению два ордена типа Ленина, все остальное выглядело времен Очакова и покоренья Крыма, наподобие крепости. Обрезанных турок-сельджуков. Тут и сям торчали массивные памятники каменного века развития капитализма в России имени Ленина. Высились, грозя падением, стремные заводские трубы и коптили небо. Это не было даже скоплением сраных железобетонных параллелепипедов эпохи индустриализации, ни хера! Полукруглые своды, арочные окна, составленные из наполовину высаженных мутных маленьких стекол, все закопченное, массивное и приземистое — это было что-то вообще выползшее из палеозойской тьмы средних веков.