Того и гляди, подкатит к проходной грохочущая телега, вылезет бизнесмен в цилиндре и бобровой шубе, с длинной трубкой в руках. А тут стража стоит с алебардами по стойке «смирно». И рабочие, барина увидев, падают ниц. В глубокую грязь, и которые потощее, те в ней даже тонут. Но это пофиг, их много, пусть тонут. И вступит он в говно, лошади-то срут и срут, штиблет измажет. Он, такой, подозвал рабочего и приказывает говно со штиблета слизать. Рабочий типа поморщился. «Что?! Харю кривить?! Эй, стража, отрубите-ка ему голову!» Те рубят. Тащат второго рабочего говно слизывать. Барин довольно регочет. Бабы голосят. Вот стадо мутантов!
Ну и хлебозаводик тоже дай боже, легенда о динозавре. Стива посмотрел на него и решил больше не есть магазинный хлеб, потому что фиг знает — может, его отсюда завезли. Стоит такая халабудина вдребезги и пополам, а в ней хлеб пекут, охереть можно. Тоже средневековая ветошь, сверху присобачена херовина типа башни пыток, труба дымит, рельсы какие-то из стен торчат, как будто ее викинги штурмовали, штурмовали, да и плюнули на нее, и ушли восвояси. И там теперь пьяные геги обоего пола месят грязными ногами тесто. А поскольку надсмотрщик (с плеткой-семихвосткой) никому прерывать работу не велит, то они и ссут в это тесто, и срут. Не прекращая месить. А потом пекут булки с червями, крысами и тараканами.
А на следующей Стива увидел признаки не столь далекого, сколько близкого и потому особенно отвратительно правдоподобного прошлого. Плакатик. Решения съезда партии — в жизнь. Какого именно съезда — Стива не скажет, потому что разбирать длинные римские цифры ему неохота, да оно и не нужно, когда нарисован пятикратно обосранный и незабвенный дорогой Леонид Ильич, царство ему небесное.
А до этого Стива и внимания не обращал, а, вероятно, следовало. На то, что все люди были одеты, как чуханы. Но это же и всегда так? Да, но ведь и девки тоже. Не то беда, что плохо, — они часто плохо, а вот немодно. А девки всегда одеваются модно. В какое бы говно они ни облеклись, это говно всегда бывает хоть немного модным. А тут какое-то сплошное говно мамонта и окаменевшие экскременты динозавров.
Стива толкнул локтем Какашина.
— Смотри! Сколько лет этому плакату?
Тот посмотрел, удивленно покачал головой и ответил:
— Три года. Хоть бы Брежнева-то сняли… Что тут за разгильдяи в райкоме сидят?
Стива усмехнулся:
— Нормальные такие разгильдяи. Потому что в райкоме сидят, а не по улицам ездят. Откуда им знать, что у них на улицах висит?
А про себя понял, что не ошибся в своих мрачных подозрениях. Три года! Это плохие шутки.
Три года назад он был совсем сопляком, носил, стыдно вспомнить, сандалии с носочками и слушал всякую ветошь, чуть ли не Аллу Пугачеву, а уж Высоцкого почем зря, и был очень доволен собой. Три года назад он рассекал на велике, и однажды двое шпанюг чуть его не отобрали. Позор какой, двоих чуханов завалить не мог! Не говоря уже про баб, которые ему тогда мало того, что не давали, да он даже и не просил, боялся. Одним словом, три года назад жизнь Стивина была полным дерьмом, а он этого даже не понимал. Но сейчас-то понял и нипочем бы не хотел помолодеть на три года.
И не только Стивина, но и вообще вся жизнь три года назад была полным дерьмом. Потому что тогда был тошнотворный дорогой Леонид Ильич, дорогая водка, носили «олимпийки» и слушали «Чингисхан», а многие даже «Бони М», вообще всякую дискотню, а про «хэви-метал» и слыхом не слыхивали. Компьютеров не было. То есть их и сейчас нет, но вот есть же у некоторых, а тогда ни у кого в целом городе не было. За джинсы люди убивались! Жили, как дикари. Да и сейчас, оказывается, живут. Вот же ведь стадо долбаных мутантов.
— Что вы тут без меня разговариваете? — обиженно встрял в разговор Киря.
— А о чем с тобой разговаривать? — возразил Стива. — Мы вот разговариваем, что плакат допотопный висит, а ты, небось, смотришь на него и в х… не стучишь!