-И все-таки послушай меня, племянник, негоже тебе как неприкаянному, жить одиноко, - коснулась его руки лорнетом Мария Матвеевна
-Тетушка, я не Чайд-Гарольд, чтобы жить одинокою и неприкаянною жизнью, - полушутя возразил Нико.
-А у молодежи это нынче в моде-тосковать в одиночестве. Никак не пойму я этого странного увлечения Байроном. не кажется-он всего лишь не в меру разбалованный мальчишка, который так и не повзрослел.
-Дорогая тетушка, Вы не правы. Молодежь сейчас тоскует группами, и все по Байрону...
Они проговорили еще около часа, прежде, чем Нико нашел, наконец, благовидный предлог уйти: ему стало совершенно ясно, что кроме как о давних знакомых да о светских сплетнях, им говорить не о чем, хотя о чем можно поговорить с любою великосветскою тетушкой? Ему было очень жаль сестру: настолько рьяно вдруг старшее поколение взялось за устройство ее жизни, что все эти затеи непременно должны были окончиться для нее лишь пустою, хоть и блестящею жизнью без... Без любви, наверное, да и без счастья... За невеселыми мыслями Нико и сам не заметил, как оказался перед домом Львова. Ему вдруг захотелось проведать друга, тем паче, что не видались они уже с неделю...
Повстречав в дверях денщика-плутоватого парня с пшеничными усами, он узнал, что хозяин дома, но заперся в кабинете и велел никого не принимать. Нико, все-же, попросил о себе доложить и остался ждать в передней. Собственно, передней ее можно было назвать весьма условно: вошедший сразу оказывался в просторной гостиной, служившей одновременно и столовой, а с противоположной стороны располагались двери, ведшие в кабинет и кухню. Все богатство квартиры составляли шкафы, уставленные всевозможными книгами (их Львов прочитал за жизнь огромное количество), а сама обстановка была очень простой, если не сказать-спартанской: два потертых кресла у камина, да большой круглый стол с шестью стульями. Внезапно за дверью кабинета послышался шум и на пороге появился сам хозяин, одетый совершенно по-домашнему: в шлафроке, с растрепанными волосами и книгою в руках, и выглядел он при этом не лучшим образом.
-Нико? Проходи, друг, - он рассеянно махнул и потер глаза.
-Плохо себя чувствуешь? - сочувственно спросил тот. - Я не вовремя?
-Что ты! Пустое, устал вот... просто. Савва, принеси нам чаю, - распорядился он денщику.
-Слушаюсь, вашбродь... - мгновенно исчез на кухне тот.
-Я ненадолго, просто проведать зашел, - Нико вдруг снова почувствовал себя неловко.-А то, знаешь, служба, да служба, тут вот визит родственный... Тетушка приехала из-за границы, и отец отписал ей, что я здесь. Вот и...
-А тебе он отписал, чтобы ты зашел?
-Нет, мне он еще дома наказывал...
-Стало быть, нет от твоих никаких вестей? - полуутвердительно проговорил Алексис и чуть заметно покраснел.
-Нет, но знаешь, друг, не трави себе душу, и лучше Катрин поскорее позабудь, выдадут замуж за какого-нибудь богатого хлыща, и...
Львов вздрогнул и побледнел, будто его ударили. Он с шумом захлопнул книгу и уставился невидящими глазами куда-то поверх головы Нико.
-Никита, я прекрасно тебя понял, но давай лучше поговорим о чем-нибудь другом, - очень тихо сказал он, и его другу стало вдруг стыдно за сказанную глупость.
18
Зима в Крутове сменилась весной, за нею подошло и лето, а Катерина Григорьевна так и не получила от Львова ни одной весточки. Таньке жалко было смотреть как изводится каждый день ее куколка. Уж чего только барышня -голубушка за это время не передумала! Сначала все убеждала себя, что занят ее ненаглядный, благо и Никита Григорьевич из Петербурга писал, что всякий день служба, да так, что и мыслей никаких в голове к концу дня не остается. Лишь бы только до кровати добраться (письма его, писанные по-французски, Катерина Григорьевна теперь читала горничной всякий раз, как верной наперснице). "Вот, видишь, Танечка, занят он!" - говаривала она. "парад у них намечается, и во фрунте они всякий день". Таньке оставалось только кивать, грешным делом сожалея, что ни разу, и единым слово не помянул ее молодой барин в своих письмах. Хотя, разобраться по сути, и не должен был, наверное, не помнил даже, что есть такая Танька на Свете Божием. А она вот его каждый день помнила, каждую минутку видела перед собой озорной взгляд синих глаз и лукавую улыбку. И от мыслей таких становилось настолько горько, что хоть волком вой... Время шло, письма молодой барин слал сестрице все так же аккуратно, прошли парады, и служба вошла у него в привычное русло, и Львов, по мысли Катерины Григорьевны уж наверняка должен был теперь написать. Но... писем не было. Тогда барышня затосковала. Украдкой, чтобы не заметил папенька, подолгу сматривала в окна, пытаясь разглядеть почтовую карету,или, на худой конец, оказию с желанным письмом, но каждый раз разочаровывалась... Если и приходили письма, то лишь от братца да от тетушки, у которой они должны были остановиться по осени, и, сказать по правде, Таньке очень этого не хотелось. Ну разве дело это: по чужим углам жаться, хоть и в столице? Барышня сказывала, уж больно тетка важная у нее-графиня. Хотя, по -другому смотря, интересно было посмотреть на столицу-просто страсть, да и тешила она себя надеждой, что станет видеть Никиту Григорьича... Не раз и не два слыхала теперь Танька как куколка ее всхлипывает в подушку. Барышня почти совсем перестала есть, и старый барин не на шутку встревожился за единственную дочь, а та лишь отговаривалась тоской по брату. Григорий Тимофеевич недоверчиво хмыкал, но молчал, списывая на девичьи нервы, и в тайне даже советовался с доктором. Однако он только добродушно усмехнулся и посоветовал читать mm-le Strogoff поменьше романов и побольше гулять, благо погода позволяла. Строгов-старший так и сделал, наказав дочери не сидеть в четырех стенах, и теперь она в сопровождении верной Тани частенько бродила по окрестным полям и сиживала подолгу на берегу озера, погруженная в свои мысли. - Он меня забыл, Танечка! - пожаловалась она однажды горничной. -Что Вы, Катерина Григорьевна! Да как же можно Вас забыть-то?? Вот просто случая не представляется, так и не пишет... Кто же от него письмо передал бы? Братец Ваш, по всему видать, любви-то Вашей не благоприятствует, вот и не передать с его письмом весточку, а больше и никак не можно вовсе...-Танька чуть не расплакалась от того, каким тоскливым голосом это было сказано. -И все же, кажется мне... - начала было барышня, но замолчала: где-то поодаль зашуршали кусты и на берег выскочила маленькая босоногая девчушка с толстой русой косой и забавными конопушками на курносом носике. -Барышня-барышня! Там вам письмо пришло от братца и сверток какой-то! - заголосила она, едва завидев Катерину Григорьевну. -Письмо? - вздохнула та и поглядела на горничную, - ну пойдем, посмотрим... Дома Катрин ждало не только письмо. На столе, тщательно обернут в серую бумагу, действительно лежал сверток. -Это книга, Танечка... - бесцветным голосом сказала Катерина Григорьевна, - Я у брата стихов просила, вот он и прислал... -Она забрала книгу, письмо, и отправилась к себе. Танька последовала за ней, предвкушая очередное чтение вслух, но барышня ишь пробежалась глазами по строчкам и, досадливо поморщившись, бросила письмо на бобик. Потом, подумав с минуту, надорвала бумагу и вытащила небольшую, но толстую книгу. Повертела ее в руках да и бросила на пол. -Барышня, ну зачем же Вы так? Нельзя так с книгой-то... - нерешительно проговорила горничная и подняла брошенное. -Тут вот и листок какой-то вывалился... Нечто не жаль? - Танька протянула барыше бумагу и та вдруг с интересом его осмотрела. -Это не от книги... - дрожащим голосом проговорила Катрин. Она прижала ладошку ко рту и посмотрела на горничную загоревшимися глазами. Потом осторожно развернула письмо, словно оно было бабочкой, вот-вот готовой вспорхнуть с руки и стала читать. Танька наблюдала за лицо своей куколки и поражалась, насколько быстро оно меняло свое выражение: с недоверия на удивление, радость, счастье... " Милая моя Катенька! Три месяца прошло с тех пор, как мы с тобою разлучились, а для меня и вовсе будто вечность... Считаю дни, считаю часы, а все пустое... Понимаю, что ждать еще одну вечность. Я, наверное, безумец, что вовлекаю тебя в отношения без определенного будущего, ставя на кон твою репутацию, твои отношения с семьей, твое положение в обществе, наконец... Но я не могу без тебя! Просыпаюсь с мыслью о тебе, и засыпаю. Я уже почти отчаялся написать, да по счастливому стечению обстоят