— Вы так приучили наших детей к своим визитам, — сказал дядя, — что они больше не удивляются и не пугаются даже ночью.
Утром моя тетя, детская писательница, Александра Никитична Анненская, сказала мне:
— Ты не рассказывай, Таня, Леле, что у нас было ночью. Он не поймет.
— Как же так, теточка? — изумилась я — Ведь у него образованные родители. Неужели у них никогда не было обыска?
Первые слова, которые я разобрала самостоятельно, научившись читать, было заглавие тогдашней газеты: «Голос, газета литературная и политическая».
— Политическая! — с недоумением повторила я. — Разве позволяют так прямо писать?
Я считала, что «политическая» — это что-то запретное. Политические бывают ссыльные, но про них открыто говорить и писать не позволяется.
После этого обыска моего дядю арестовали, и я, вставши утром, увидела на двери его комнаты печать. Конца обыска я не дождалась, заснула раньше и решила, что дядя запечатан в своей комнате. Прежде, чем тетя встала, я составила целый план, как мы с ней будем кормить дядю, нарезая тоненькими ломтиками булку, мясо, ветчину и просовывая их на бумажке в щель под дверью.
Тетя объяснила мне, что это не понадобится — дядю увезли. А вслед за тем его отправили в Вышний Волочок, в пересыльную тюрьму.
В то время были две такие пересыльные тюрьмы — в Вышнем Волочке для арестованных в северных городах и в Харькове для южан.
Там комплектовались этапы по разным сибирским путям, северному и южному.
Дядю арестовали в середине зимы 1879–1880 года и ему пришлось просидеть в Вышнем Волочке несколько месяцев, так как этапы отправлялись по возможности водными путями, на баржах.
Вскоре тетя, забрав меня, — своих детей у нее не было — тоже поехала в Вышний Волочок. Назначенным к ссылке в Сибирь давали еще в тот период революционного движения свидания с родными.
В Вышневолоцкой тюрьме дядя познакомился, между прочим, с Владимиром Галактионовичем Короленко. Знакомство это, по возвращении их обоих из Сибири, перешло в тесную дружескую связь, продолжавшуюся в течение всей их жизни.
Для свиданий с В. Г. Короленко в Вышний Волочок приехали его мать и сестра, и моя тетя скоро тоже дружески сблизилась с ними. Они вместе ходили на свидания, забирая с собой и меня. Эвелина Осиповна Короленко, полька по рождению, была прекрасная хозяйка. Она испекала к дням свиданий множество вкусных вещей. Но в тюрьме было правило, что посетителям не разрешается ничего передавать заключенным. То были еще идиллические времена — до 1 марта, а смотритель тюрьмы, Ипполит Лаптев, был хоть и страшный формалист, но, по существу, довольно добродушный человек, и запрещение удавалось обойти.
На свидание мать Короленко приносила целую корзину разных съедобных вещей, а на возражения надзирателя, говорила, что это для меня. Не может же девочка сидеть не евши.
Свидания были общие и происходили в большой комнате, перегороженной двумя невысокими параллельными загородками. За одной толпились посетители, а за другую приводили заключенных. Посередине сидел на стуле смотритель и ходил взад и вперед сторож, следивший, чтоб не было преступных передач. Меня тоже пересаживали внутрь, и я свободно бегала от одной загородки к другой.
Вскоре тетя находила, что я проголодалась, и Эвелина Осиповна Короленко передавала мне кучу пирожков, а тетя спрашивала смотрителя, неужели девочка не может угостить своего дядю и других дядей? Разрешение обычно давалось, и пирожки быстро перекочевывали из-за одной перегородки за другую.
Бывали иногда и более «преступные» передачи. Заключенным запрещалась иметь карандаши и перья, а Короленко никак не мог помириться с их отсутствием.
И вот на меня было возложено поручение доставить ему эту контрабанду. Обычно, когда я перебегала ко второй загородке, Короленко поднимал меня и сажал перед собой на загородку. У него и тогда уже была густая борода, и я должна была незаметно засунуть карандаш в его бороду. Но, видимо, моя контрабандная тренировка оказалась недостаточной, и я так усердно сунула карандаш, что он проскочил через бороду и предательски стукнулся о каменный пол. По счастью смотритель в это время отвернулся в другую сторону. Короленко быстро спустил меня на пол, я подняла карандаш и, очень смущенная, на этот раз более осторожно всунула его в бороду.
Короленко скоро выслали в Пермь, а после 1 марта 1881 года, за отказ от присяги Александру III сослали в Восточную Сибирь, за Лену в слободу Амгу. Дядю отправили в сибирскую пересыльную тюрьму в Тюмени и оттуда назначили в маленький городок на Иртыше, Тару.
Всю свою предыдущую жизнь дядя с тетей прожили безвыездно, — если не считать поездок на дачи, — в Петербурге и очутиться внезапно в крошечном городке, где на поросших травой улицах пасутся коровы, свиньи и овцы, было для них большим переворотом.
Я была, конечно, в полном восторге. Вместо чинных прогулок с тетей по каменным тротуарам, я могла целые дни бегать по зеленым улицам, сводить знакомство с ребятишками, ходить с тетей на базар, бегать сама в лавочку, — все было и ново, и чрезвычайно интересно для шестилетнего ребенка.
Для тети с дядей это значило оторваться от всего, чем они до сих пор жили: от привычной работы, от близких, от участия в революционной деятельности, с которой они так много связывали. Но они оба не падали духом и не боялись, что их засосет провинциальная тина. Они с любопытством присматривались к жизни в глухой провинции, уверенные, что сохранят живую душу. Они решили смотреть на свою жизнь в Таре, как на временный отпуск от основной работы, и спокойно наладить жизнь в непривычных условиях.
Все было так необычно. После тесных петербургских квартирок на 5-м этаже, им пришлось за 5 рублей в месяц нанять отдельный домик с огородом, погребом и сараем — провизию ведь надо было закупать на неделю, а дрова заготовлять на год.
Дядя был очень общительным человеком и жить без людей не мог, да и люди везде тянулись к нему. От него всегда исходили свет и оживление. Маленькая ссыльная колония, всего из пяти человек, сразу сблизившаяся с ним, не могла удовлетворить его. Это были очень милые люди — «наши юноши», как скоро начала называть их и я вслед за дядей, — но они варились исключительно в собственном соку, перебирая недавние воспоминания и занимаясь теоретическими спорами, для которых за отсутствием книг не было никакой пищи.
Дяде этого было мало. Ему любопытно было узнать, чем же живут люди, обреченные проводить здесь всю свою жизнь.
Совершенно неожиданно дядя встретил в Таре двух своих товарищей по Омскому кадетскому корпусу, где он воспитывался. Судьба далеко развела их сразу по окончании учения. Никто из них не чувствовал призвания к военной карьере. Но один, сняв мундир, стал мирным податным инспектором, а дядя поступил в университет, окончил два факультета и был подхвачен революционной волной. Судьба третьего была довольно оригинальна. В корпусе, под влиянием фанатичного учителя закона Божья, его всего захватила религия. Он мечтал стать миссионером. Выйдя из корпуса, он сразу пошел в священники. Но из его романтической мечты ничего не вышло. Духовное начальство отнеслось к его планам крайне подозрительно и, чтобы охладить пыл, послало его не миссионером к дикарям, а кладбищенским священником в захолустную Тару, где не могла не заглохнуть всякая романтика. Сначала он был в отчаянии, но, в конце концов, примирился с неизбежностью. Вместе с мечтами о миссионерской деятельности в нем заглохло и навеянное извне религиозное настроение. Остался добродушный, немного легкомысленный и крайне наивный человек, смотревший на свой сан, как на скучную, но обязательную службу. Ограничения, налагаемые этим саном, его очень огорчали, и он стремился всячески обходить их. Появление в Таре дяди было для него настоящим праздником, — новый человек из незнакомого мира, и в то же время бывший товарищ, с которым можно не стесняться, не играть роли почтенного духовного лица. Он стал нашим постоянным гостем. Дядя, из которого ключом било веселье, непосредственность и остроумие, просто очаровал его. Отец Александр признался ему в своей страстишке — он был без ума от карт, именно от невинного «винта», а ходить в клуб, где шла игра, он не мог. Дядя, до тех пор никогда не игравший, согласился составить ему компанию. Играть в доме священника было неудобно, пригласили третьего корпусного товарища, податного инспектора Покотилова, засадили тетю, которая терпеть не могла карт, но не могла отказать, чтоб не огорчать отца Александра, и составили необходимую «партию».