Уткнулась носом в подушку и заплакала. Плакала она долго, молча, отчаянно, все у нее в груди разболелось от этих слез.
Когда открыла глаза, в купе уже пробивался рассвет.
Ваня, свесив голову, тихо сказал:
— Вы всю ночь плакали...
Поболтались перед глазами его ноги в пестрых носках, и спрыгнул он на коврик, как мячик, неслышно, мягко.
Когда он вышел из купе, Лидия быстро встала, наскоро оделась, пригладила руками волосы и, с трудом приподняв полку, вытащила обой чемодан. Скатившуюся шляпу Кирилла аккуратно положила на газету. По* искала бумаги, чтобы оставить записку. Не нашлось.
Написала на салфетке, мягкой, как тряпочка: «Извини ты меня, родной, не могу иначе. Очень хотелось иначе, да ничего у меня не получилось... И еще спасибо тебе за все, не поминай лихом...»
Вернулся Ваня, посмотрел встревоженно ей в лицо, молча взял чемодан и вышел.
Кудрявая проводница остановила их у своего распахнутого купе:
— Так вам же еще ехать и ехать!
— Знаю,— сухо отозвалась Лидия.
Вышли они на каком-то полустанке. Ваня поставил чемодан на перрон, сказал, глядя себе под ноги:
— Не знаю, что и сказать...
— А вы не говорите ничего.
— Тогда до свидания!
— До свидания, Ваня. Спасибо вам...
Поезд дернулся сильно и неожиданно, будто с трудом оторвал примерзшие к рельсам колеса. Где-то в самом хвосте состава сонным басом ругнулись буфера, и послушные вагоны тотчас же тихо и покорно двинулись за вожаком.
Поезд удалялся, уменьшаясь все больше и больше, и вскоре исчез совсем. Можно было подумать, что его вовсе не было.
Но Лидия зкала: он был...