— А если б на голову кому-нибудь? — спросил Ваня.
Женщина молча вышла и вскоре вернулась с комплектом постельного белья. Не обращая ни на кого внимания, она тут же принялась стелить. Двигалась она, расставляя локти, задевая вс-гч и все. Пришлось выйти из купе и подождать, пока она устроится.
Но она продолжала устраиваться и после того, как все вернулись: сняла чулки с круглыми резинками, пошуршала ладонью по своим подошвам и легла, отвернувшись. Когда же Ваня попытался снова сесть на старое место, она резко придвинулась спиной к краю полки и вытянула ноги.
Ваня засмеялся:
— Вредно, бабуся, нервничать. Нервные клетки не восстанавливаются.
— Садитесь сюда,— пригласил Кирилл, придвигаясь ближе к Лидии. — Поместимся.
— Бывают же такие люди,— сказал Ваня, глядя на широкую спину попутчицы. — У самих плохое настроение, так надо и другим его испортить.
Вагон плавно тронулся. От окна метнулись какие-то тени. Кирилл задернул занавески, и сразу же зажегся свет, будто выключатель таился именно в этих занавесках.
Кудрявая проводница принесла постельное белье и вежливо спросила:
— Чай будем пить?
— А то как же? — встрепенулся Ваня. — В поездке, и без чаю? Всем по паре стаканчиков — шесть, значит... А ватрушку будете? У меня ведь ватрушка есть.
Проводница, смеясь, унесла с собой кусок ватрушки.
Ваня опять подсел к столику.
— Люблю компанейских людей, простых, чтоб без всяких там яков. Поговорить но душам люблю, не могу долго молчать, распирает в груди, будто слов, как воздуха, наглотался, а не выдохну — нутро лопнет.
Он засмеялся и принялся потрошить курицу.
Кирилл обнял Лидию за плечи, склонился к ее лицу, тихо сказал:
— Вот ты сидишь со мной рядом, а я не верю этому. Не могу поверить, что ты со мной...
— И я... Ты как бы снишься мне...
Кирилл поцеловал ей руку, и она подумала, что он первый мужчина, которого она любит. Всегда вокруг нее увивались те, о ком говорит: «На тебе, боже, что мне негоже!»
Вспомнился один, до войны еще, кажется Семеном его звали, высокий, прыщеватый. Танцуя, он наступал на ноги и трясся, подпрыгивая. Никто с ним танцевать не хотел. Выручала Лидия: жалела. У него было такое страдающее лицо, когда он подходил к ней. А однажды, когда ее подруга не смогла пойти в кино и она отдала билет Семену, чтоб не пропал, услышала, как он хвастался: «Лидка сама за мной бегает, в кино за свой счет водила!..»
Из-за своей дурацкой жалости, ненавидя и себя, и того, кого жалела, Лидия танцевала, позволяла провожать себя, случалось — и целовать, лишь бы утешить, помочь. А тот, кто нравился ей и стремился к ней, так и не мог перешагнуть через стену окружающих ее несчастненьких.
Замуж она вышла тоже из жалости. Соседи пригласили ее отпраздновать День Победы. Никогда не забыть ей, как за праздничным столом в тот день переплеталась радость с горем. Тут же обнимаются со счастливыми слезами, и тут же:
— Двойняшки мои родились в один день, в один день и погибли, мина накрыла...
— Второй год лежит мой муж в госпитале, и поднимется ли? Легкое пробито, почки одной нету, правую
ногу подрезают да подрезают, господи боже мой!
— Доченька не вернулась... Невеста. Жених телеграмму прислал, с Днем Победы поздравляет, а Олечки...
— Ты мне назови хоть дом или двор какой, чтоб у кого целы все остались!
...А потом еозник на пороге, раскинув крестом руки, парень в полинялой гимнастерке с расстегнутым воротом.
— С праздником! — заискивающе произнес он. — С великой нашей Победой!
Ему никто не ответил.
— И вас также,— сказала Лидия и на свой страх и риск добавила: — Чего же вы в дверях стоите?
Хозяева переглянулись и дали парню водки:
-- Выпей, Андрей, и иди себе!
Прежде чем выпить, Андрей долго присматривался к рюмке, поднимал ее на свет, выпил и попросил еще одну: «Чтоб сразу дошло...»
Хозяйка пожала плечами, но к столу Андрея все же пригласила, придвинула закуску. Лидия поняла, что ему здесь не рады, видно, хорошо знают.
Андрей положил себе на тарелку кусок рыбы в томате и сказал:
— Жена моя хорошо рыбу готовить умела. И не только рыбу... К ней вся улица за рецептами ходила...
— Закусывай, раз выпил,— перебила хозяйка. — Все люди, как выпьют, едят, а ты.,.
Андрей будто не слышал ее:
— Будь они трижды прокляты, эти фашисты! Замучили мою Наташу. Больше жизни ее любил... Простить себе не могу, что уступил ей тогда. Увязалась за мной, хоть убей: «Ты моя иголка, я твоя нитка, куда ты, туда и я, вместе партизанить будем». Помню, я даже кулацком ее по пальцам пристукнул — она за борт кузова вцепилась. А пальчишки у нее тонюсенькие, с перстеньком.