Приближалось время призыва. «Не пойду служить царю», — сказал Павел Львову и Филатову. Уклонился от явки на призывной участок. Вначале не трогали, а в декабре 1911 года вызвали в полицию и по этапу отправили в Новозыбков… Разрешили навестить родителей. Мать расплакалась. Отец с горечью произнес:
— Стало быть, не нашел ты, Павлуша, счастья. На царевой-то службе его и подавно не сыщешь…
Вместе с новозыбковцами-земляками Дыбенко повезли в Петроград.
Чугунные ворота с большими медными якорями затворились.
— Крюковские казармы, — объявил унтер-офицер Драгунов, сопровождавший новобранцев.
Этот не по-зимнему сырой день Павел хорошо запомнит: было первое воскресенье января 1912 года.
Унтер-офицера Драгунова словно подменили. Когда ехали в поезде, не кричал, даже казался робким. Теперь превратился в «шкуру», так унтеров называли за ревностную службу, собачью преданность начальству, постоянную слежку за нижними чинами. Матросов иначе не называл, как «хари», «морды», «серая деревенщина».
Тихие получали от Драгунова зуботычины, многие были обруганы. Придирался и к Дыбенко, вызывал на скандал, но прикоснуться боялся, понимал — этот верзила с недобрым взглядом и сам может влепить.
Вечером перед строем Драгунов объявил, что за* втра утром прибудет комиссия, рекомендовал на вопросы отвечать четко, не жаловаться и ни о чем не просить.
— Ясно, подлецы? — спросил в заключение.
Утром всех построили. Голубоглазый лейтенант раскрыл папку, стал называть фамилии и задавать вопросы. Дошла очередь и до Дыбенко. Павел ответил. Председателю комиссии понравились и ответы, и сам новобранец: высокий, ладно сложенный, красивый, с черными вьющимися волосами. Когда Павел сказал, что рост его два аршина, семь и четыре восьмых вершка, лейтенант воскликнул:
— Ого! Аккурат бы в гвардейский экипаж… — Помедлил. — Да вот… политически неблагонадежен… По донесению Рижского полицейского управления… Пойдешь во второй Балтийский экипаж, в Кронштадт.
«Хорошо, что еще новозыбковская полиция «хвост» не прислала», — подумал Павел.
Казармы второго Балтийского флотского экипажа в Кронштадте ничем не отличались от Крюковских. И порядки те же. Но и в них Павел недолго задержался. Попал на крейсер «Двина»…
— Встава-ай! Выноси койки! Быстро! Быстро!
Этими словами начинался корабельный день, такой же, как вчерашний. «Таким он будет и завтра, и послезавтра. С побудки до отбоя люди в движении, словно заведенные механизмы», — мысленно твердил Павел.
За лоском и чистотой верхней палубы «Двина» оставалась плавучей тюрьмой под андреевским флагом. Но и на этом корабле, как и на всем флоте, Дыбенко встретил хороших людей.
Унтер-офицер Охота
Сменный Охота ничем внешне не отличался от других унтер-офицеров; но на матросов он не кричал и не ругался. Уже в годах, с появившимися сединами на висках и морщинками под глазами.
Как-то после занятий Охота попросил Дыбенко задержаться. Поинтересовался, знаком ли тот с Филатовым и Львовым. Павел ответил, что ни того, ни другого не знает.
— Мой друг недавно вернулся из Риги, — сказал Охота, — там он встречался с этими людьми, они просили передать тебе привет, ну и так далее… А теперь внимательно слушай и мотай на ус…
Узнал Дыбенко, что Охота, Филатов и Львов — большевики, давние друзья, вместе в РСДРП вступали, участвовали в обоих кронштадтских восстаниях — 1905 и 1906 годов.
— Ты не новичок в подпольной работе, умеешь держать язык за зубами, — говорил Павлу Охота. — Но учти, за тобой следит матрос Шмелев. За ним мы тоже внимательно присматриваем. Тебе нужно вот что сделать.
Охота назвал нескольких матросов и пояснил, как проверить их и привлечь к работе.
Павел доверился Охоте… Пройдут годы, но он не забудет и этот первый дружеский разговор в румпельном отделении «Двины», и последующие беседы, которые завершатся вступлением Дыбенко в партию большевиков в июне 1912 года.