Пришло, конечно, время, когда он узнал, что есть на свете и меньшевики, и эсеры, и анархисты, и кадеты, и всякая другая тварь, как называл он про себя всех, кто не исповедовал такой простой и единственно приемлемой программы, как мир, хлеб, земля.
Конечно, для диспутов с меньшевиками и эсерами, поднаторевшими в демагогии, бесхитростный Серников не годился, поэтому на митинги полковой комитет его, как правило, и не посылал. А вот поговорить по душам с солдатами никто лучше его не умел, и поэтому Федосеев то и дело направлял Леонтия в роты и батальоны своего полка.
Жизнь в казарме тем временем пошла наперекос. По-прежнему производилась разводка караулов и солдаты исправно несли караульную службу, по-прежнему звучали сигналы на побудку и рота за ротой в положенные минуты выбегали на плац и становились в строй. По-прежнему в батальонных столовых кормили щами да кашей. Но в кухне у котлов дежурный, назначенный полковым комитетом, строго следил, чтобы масла в кашу лили сколько положено. По-прежнему в ротах назначались занятия или разборка оружия, но никто почти на эти занятия не ходил. По вечерам столовые превращались в своеобразные солдатские клубы, куда господа офицеры и даже унтера не решались заглядывать — боже упаси — и где спорили до хрипоты, до лая, читали вслух газетки и письма, наяривали на гармошке. Днем, в спальнях, от нечего делать заваливались спать, чинили бельишко, писали письма, баловались чайком со своим сахарком, если имели возможность купить его за углом у спекулянток. Спекулянток этих, похожих друг на друга своими вкрадчиво-наглыми манерами, Серников ненавидел до дрожи. Случалось ему видеть, как у такой вот спекулянтки гладкий господин в коротком пальтеце на шелку, в котелке, покупал не грудку наколотого мелко сахара, а целую сахарную голову в синей обертке, расплачиваясь за нее не аршинами керенок, а старыми, получившими название «николаевских», деньгами. И все это происходило не как-нибудь украдкой, а днем, на виду у всех, и с противоположной стороны улицы за торгом следили проваленными глазами бабы, с ночи жавшиеся в очередях у булочных и лавок.
«Вот взять бы такого буржуя, — зло рассуждал Серников, — поддеть штыком за штаны да вытрясти из него мошну, а тем вон бабам голодным раздать». Он уже пытался сам решать вопросы социальной справедливости и только недовольно крякал, когда Федосеев разъяснил ему, что это-то и есть анархистский заскок, а дело надобно решать в общегосударственном масштабе.
Вопрос в государственном масштабе Серников обдумывал как-то, сидя на своей койке и готовясь поставить заплату на подштанники. Перед ним на сером сукне солдатского одеяла было разложено все его имущество, только что вытряхнутое из вещевого мешка: круглая железная коробка с махоркой, бутылочка с оружейным маслом, завернутая в тряпицу, две пары портянок, медный крестик на суровом шнурке — все, что осталось от покойницы Лукерьи, старенькая, сточенная чуть ли не до узости шила бритва, помазок да обмылок и, наконец, кружка и котелок с крышкой, взятые у убитого австрийца. Деревянную ложку и самодельный складной нож Леонтий держал при себе: ложку, как и полагалось, за голенищем, ножик — в кармане. Хороший был ножик, с косым и острым, как бритва, лезвием, с деревянной отполированной временем ручкой, с медными гвоздочками, набитыми для красоты. Вот и все имущество солдата Леонтия Серникова, почти в точности похожее, впрочем, на имущество других таких же солдат.
Окинув все это богатство взглядом, Леонтий покрутил головой и усмехнулся: не много нажито.
И, словно отвечая его мыслям, подал голос с койки напротив лежавший от нечего делать солдат с голыми желтыми пятками:
— Приданое считаешь?
Леонтий не ответил: он отыскивал подходящий для заплаты лоскут.
— Слышь, Серников, ты бы с таким-то приданым к балерине какой посватался. Они, сказывают, исподнего не носют, ты ей — подштанники, а она тебе — дворец. Враз сладите. — И скис от смеха.
«Это он про ту стерву, что у царя в полюбовницах была, — размышлял Серников, крепкими стежками пришивая лоскут к истончившимся от ветхости кальсонам. — Осмелела, говорят, барынька, на самих большевиков в суд подала, чтоб возвернули ей дворец. Ладно, погоди, сделаем как задумано, у всех дворцы поотбираем».