— Выпьешь чашечку кофе? Или предпочитаешь винный погребок?
— Как вам угодно, синьор бухгалтер, — повторил сапожник.
Они повернули на виа деи Леони. Женщины подглядывали за ними из окон. Фидальма спустилась по лестнице, задыхаясь от волнения.
— Чего ему надо от моего старика? — спросила она у Клоринды.
— Господи Иисусе Христе! — воскликнула жена пирожника. — Не сорвалось ли у вашего мужа неосторожное словцо против фашистов?
А Леонтина, вытряхивавшая простыни на улице, сказала:
— Пойдите за ними, Фидальма! — И, уходя, вздохнула: — Господи боже мой! Ну разве это жизнь?
Карлино взял Стадерини под руку и повел его к вывеске «Бар и Табачная» мл углу виа деи Нери.
— Я лучше кофе выпью. Кофе бод-рит и в голову не бросается. Правильно?
— Святые слова, синьор бухгалтер, — сказал Стадерини.
— Эй, сапожник, ты неисправимый соглашатель. Есть у тебя свое мнение или нет?
— Я больше люблю вино, но мне и кофе по вкусу.
— Вот это так! Ты малый свой. Почему не записываешься в фашио?
— Поверьте, никак времени не выберу! Но я всей душой!
— Знаю, знаю, вы на виа дель Корно все красные. Впрочем, не все. Ты, например, человек неглупый и понимаешь, как обстоят дела. Ты не записываешься только потому, что боишься прослыть предателем на своей улице!
— Нет, синьор бухгалтер, уверяю вас. Просто у меня никогда нет времени выполнить формальности.
— Можешь не сомневаться: на виа дель Корно притушат головешку, которая там еще тлеет… С чем будешь пить кофе — с ромом или с анисовой?… Бери сигару, закуривай!
— Я ее спрячу, а потом накрошу в трубку. Я обычно курю крошево.
— И, наверно, любишь нюхать табак, а? Я тебе подарю сто граммов «Макубино».
— Не стоит, синьор бухгалтер, не беспокойтесь. Сто граммов — это слишком много. Мы покупаем по десять граммов!
— А если мне заблагорассудится подарить тебе два кило? Может, я захочу, чтоб ты всю жизнь чихал за мое здоровье, — что ж, я не волен поступать, как мне угодно?
Они вышли. Стадерини заложил сигару за ухо и попытался распрощаться. Но Карлино снова взял его под руку.
— Ну, что хорошенького рассказывают на виа дель Корно? Я тут живу, как иностранец. Как они приняли исчезновение петуха? Отелло не протестовал?
— Нет. А коли уж он не возражал, так что ж другим соваться?
Тогда Карлино выпалил свой заряд, подготовленный чашкой кофе и пачкой нюхательного табака:
— Ну, а как насчет прочего? — спросил он.
Мишень была подвижной; человек, в которого метили, оказался начеку; выстрел едва задел его, но все-таки произвел легкий шок.
— А разве вам ваша матушка не рассказывала? — ответил сапожник вопросом на вопрос.
— Они с моей матерью в откровенности не пускаются. Да мы с ней никогда и не говорим о нашей улице. Ну-ка, скажи, какая там погода?
— Холодно, синьор бухгалтер. Март — а все дует ледяной ветер. Разрешите откланяться, мне пора в мастерскую.
— Эй, сапожник, брось хитрить! Жена Мачисте не показывалась больше?
— Нет, право же, нет. Кузницу она передала подмастерью, а сама уехала в деревню.
— Знаю. Я имею в виду другое: поддерживает ли она отношения с виа дель Корно?
— По-моему, это исключено.
— Ах, исключено? Ты умеешь выражаться, когда захочешь. Данте кое-чему тебя научил. Врешь ты! Прошлое воскресенье молодежь ездила к Маргарите!
— Если вам это известно, то…
— Да, известно, и кроме того известно, что уж после того, как показание Уго было на следствии признано ложным (еще бы!), на виа дель Корно находятся люди, которые думают, что я и Ливерани как-то причастны к делу Мачисте.
— Не знаю, ровно ничего не знаю… может, вам это известно!
— Ах, так! Что моя мать ничего не знает и ничего не видит — это понятно, раз она всегда сидит дома, но ты-то целый день торчишь со своим столом на улице, и я удивляюсь, как ты пропускаешь мимо ушей это шипение! ЕНсть у тебя глаза? Есть уши?
— Как не быть, синьор бухгалтер!
— У меня тоже есть. И не одна пара, а целых четыре. Одну пару глаз и пару ушей я всегда из осторожности оставляю на виа дель Корно, чтоб они мне вечером обо всем доносили!
В его словах, а главное — в тоне была угроза.
Стадерини чувствовал себя утлой лодчонкой, подхваченной бурным течением Арно в разгар половодья. Но, к счастью, в этот момент позади них раздался крик Фидальмы:
— Ремиджо! Ремиджо! Куда вы его ведете, синьор бухгалтер?
Действительно, они шли по улице, которая вела к резиденции фашистской партии, но не потому, что у Карлино было такое намерение, а просто здание это находилось недалеко от виа деи Нери. Фидальма догнала их, и Карлино попрощался с сапожником. Но прежде чем уйти, он сказал Стадерини:
— Ну как, Стадерини, договорились? Никаких будильников! И петухи ваши пусть заткнутся, если не хотят, чтоб мы им свернули шею!
— Какие будильники? О каких петухах он говорил? — спросила Фидальма мужа, когда они остались одни.
— Он хочет, чтобы по утрам будильники звонили потише. А петухи… знаешь, те, с виа Винеджа? Они тоже его раздражают.
— Да их на виа дель Корно и не слышно вовсе! — Ну а он, видишь ли, слышит!
— Да ты-то тут при чем? Ремиджо, скажи мне правду.
— Да это правда, Альма! Он хочет, чтоб я предупредил торговца птицей с виа Винеджа!
— Поклянись!
— Да лопни мои глаза!
Стадерини рисковал ослепнуть, но он твердо решил не пересказывать ни одной живой душе, даже жене, своего разговора с Карлино. У сапожника язык длинный, но страх лучше всякого ножа укоротит любой язык. Стадерини только сказал многозначительно, что на виа дель Корно «кто-то шпионит». Но других объяснений давать не пожелал.
Теперь Стадерини был уверен, что кто-то доносит Карлино о разговорах на виа дель Корно. И не только о разговорах, но и о мыслях! О настроениях! О «погоде», как выразился бухгалтер. Сапожник думал, что шпионит Элиза. А на самом деле с того утра, когда Элиза завтракала с Карлино в молочной, она больше не встречалась с ним. Однако Стадерини хоть и не отгадал, но близко подошел к истине: доверенным лицом Карлино был Нан-ни. Как сапожник до этого не додумался? Но так всегда бывает: на тех, кому мы должны бы не доверять более всего, наши подозрения обращаются в самую последнюю очередь.
Разговор с Карлино лишил Стадерини его обычной веселости при игре в лото. Но иногда на него нападала чрезмерная развязность, и тогда он распоясывался, чего с ним раньше никогда не случалось. Вот вчера вечером вышел номер 60, и Стадерини назвал его без обиняков грубым простонародным словом, вызвав переполох среди матерей, не забывавших об «ушках на макушках». И то сказать, всех ребят бросило в краску: и девятилетнюю Пиккарду и даже семилетнего Палле, самого младшего брата Клары. Негодующих матерей и смутившихся ребят выручил разговор о бесконечных толкованиях слов в лотерейной гадательной книге. Дело в том, что номер 60 помимо того значения, которое ему придал Стадерини (а да будет вам известно — тут имелось в виду то самое яблоко, которое соблазнило Адама), еще имеет отношение к Мадонне; это может подтвердить каждый любитель лото. Но когда аудитория успокоилась, Стадерини не удержался от сарказма.
— Ах, Мадонна? Я об этом и забыл, — сказал он ядовито. И добавил: — Правды всегда пугаются!
Следствие о событиях Ночи Апокалипсиса двигалось черепашьим шагом. Зато на прошлой неделе закончился процесс так называемой «банды Моро». Дело слушалось в судебной камере 9-го участка, в двадцати метрах от виа дель Корно. Все то, что давит души людей и преследует их уже многие века, словно нарочно охватывает кольцом виа дель Корно. В этом нетрудно убедиться: на расстоянии двухсот метров в ту и другую сторону, не считая Палаццо Веккьо, тут находятся и резиденция фашистской партии, и трибунал, и Барджелло [42], и полицейский участок, и четыре церкви шестисотлетней древности.
Как говорилось в судебных материалах, кроме кражи на виа Болоньезе, «банде Моро», «согласно двадцати пяти обвинительным актам, прилагаемым ниже», предъявлялось обвинение «в целом ряде подобных преступлений, совершенных за последние два года лицами, до сих пор остававшимися неизвестными».
[42]
Здание, в котором со средних веков и вплоть до середины XIX века помещалось полицейское управление.