Не подействовала также эта неуместная милость Дмитрия и на других его обличителей. В Галиче еще живы были мать, дядя и братья его. Подущаемые монахами, которые больше всего боялись введения новой веры, они, в религиозной ревности, забывали опасность и гласно объявили, кто был мнимый сын Иоанна Грозного. Дядю сослали в Сибирь, прочих заключили. В самой Москве нашлись люди, решившиеся лучше пострадать смертью, нежели быть служителями антихриста, как называли они Дмитрия. Явная улика галичан, необыкновенное возвышение Дмитрия из бедного монаха до самодержца Всероссийского, неправославные его обычаи, любовь к иноземцам, покровительство иезуитам и даже — пустое по себе, но важное в глазах невежества обстоятельство — медный трехглавый цербер, поставленный им на Москве-реке, против его палат, устрашавший народ бряцанием челюстей и прозванный адом [106], все это вместе заставило думать многих горячих поборников веры, что царь есть истинное исчадие ада, посланное на гибель святой Руси и христианства. И вот двое отважных людей, дворянин Петр Тургенев и мещанин Федор Калачник, среди Москвы торжественно провозгласили, что царь — обманщик и орудие сатаны. Их схватили и подвергли пытке, но ни в муках истязаний, ни даже в последний час, когда вели их на казнь, они не перестали громко обличать Дмитрия и пророчествовать гибель от него всем христианам. Их слепая ревность к вере производила, однакож, мало влияния на народ, довольный вообще правлением деятельного, правосудного и щедрого царя. На их возгласы толпа холодно отвечала: «По делом погибаете!» и признавала справедливость царского суда.
Видя так много недоброжелателей, старающихся поссорить его с народом, Дмитрий перестал доверяться русским стрельцам и учредил себе почетную стражу из трехсот немцев, под начальством трех капитанов. Старшим из них считался капитан первой сотни, француз Яков Маржерет, хорошо образованный человек, оставивший нам драгоценное описание современной России. Капитаном второй сотни был ливонец Кнутсен, а третьей — шотландец Альберт Вандеман. Первая сотня имела ружья и, сверх того, бердыши с золотым царским гербом; древки бердышей, обтянутые красным бархатом, были усеяны серебряными позолочеными гвоздями, увиты серебряной проволокою и украшены серебряными и золотыми кистями. Воины этой сотни получали такое жалованье, что могли, большею частью, носить бархатные плащи, обшитые золотым позументом и вообще одеваться очень богато. Вторая сотня имела алебарды с царским гербом, по обеим сторонам, и носила кафтаны фиолетового цвета, обшитые красными бархатными шнурками, а рукава у кафтанов были из красной камки. Третья сотня не отличалась оружием от второй, но на исподнем платье и на кафтанах носила зеленую бархатную обшивку, а рукава из зеленой камки. Каждый воин получал, сверх поместья, от 40 до 70 рублей годового жалованья и гордился своим званием перед дворянами. Эта гвардия разделялась на две половины, поочередно охранявшие царя днем и ночью. И как прежде москвичи чудились беспечности и простоте обычаев царя, который часто выходил из дворца так, что придворные должны были отыскивать его у художников и аптекарей, так теперь ужасались, когда, в быстрых его разъездах, вокруг него гремела толпа всадников, вооруженных блистающими алебардами [107]. Еще досаднее сделалось москвичам, когда Дмитрий, часто опрометчивый в своих распоряжениях, принудил арбатских и чертольских священников уступить гвардейцам их дома, находящиеся вблизи дворца, для того, чтоб, в случае надобности, иметь под рукою верных телохранителей.
106
Карамз. XI, пр. 402: «Сотвори себе (Лжедмитрий) в сей жизни на потеху, а в будущий век знамение превечного своего домовища, его же в Российстем царстве ни в иных, кроме подземного, никто не виде: ад превелик зело, имеющь у себя три главы, и содела обоюду челюстей его от меди бряцание велие; егда же разверзет челюсти своя, и изовнутрь его яко пламя» (то есть, подобие, а не самое пламя) «предстоящим ту является.... зубы же ему имеющу осклабленны и ногти, яко готовы на ухапление, и изо ушию яко же пламени распалившусь; и постави его он, проклятый, прямо себе на Москве-реке, себе на обличение, дабы ему из превысочайших обиталищ своих зрети нань повсегда», и проч.
107
Авр. Палицын, 26: «И в хождении и исхождении царского дому и по граду всегда со многим воинством ездя же, спереди же и созади его во бронех текуще с протазаны и алебарды, и со инеми многими оружии; един же он токмо посреди их, вельможи же и бояре далече от него бяху; и бе страшно видети множество оружий блестящихся.»