Между тем Годунов сложил с себя заботы правления и удалился в монастырь к сестре — «плакать с нею и молиться о Фёдоре.» Бояре предложили народу присягнуть, до избрания царя на имя верховной думы; но народ не хотел слышать о правлении боярском и признавал над собой одну царицу, не смотря на её пострижение. Когда же ему объявили, что царица, оставя свет, не может заниматься делами царства и что необходимо присягнуть боярам, иначе государство разрушится в безначалии, — тысячи голосов воскликнули: «Пускай же царствует брат её!» Возражать против этого никто не осмелился. Каждый спешил показать усердие к будущему царю, и тот же час главы духовенства и дворянства, в сопровождении народа, отправились в Новодевичий монастырь. Там патриарх, от имени отечества, умолял инокиню Александру благословить брата на царство и прекратить смятение народа, пока враги иноземные не узнали, что Русь без государя. Потом обратился к Борису с самыми убедительными просьбами вступить на престол покойного друга и родственника.
Исполнилось давнее желание Годунова. Сердце его трепетало от радости; но ему нужно было уверить народ, что он никогда не мечтал о державном сане, что, рожденный верным подданным, смотрит на него со страхом и благоговением, что одна преданность воле царской и благу отечества управляла всеми его действиями, что уступает корону знатнейшему и достойнейшему из бояр, а за усердие соотечественников обещает «радеть о государстве не только по-прежнему, но и свыше прежнего.» Все это высказал он с искренностью, в которой трудно было бы усомниться, и решительно отказался от престола. Сколько ни убеждал его патриарх примерами из церковной и светской истории, что Бог неоднократно воздвигал народам царей из ничтожества, сколько ни грозил гневом небесным за презрение молений всего царства, Борис остался непреклонен. Народ разошелся по домам в унынии.
Но патриарх и бояре надеялись еще на собрание земской думы: разослали по всему царству повеления выслать в Москву из каждого города по 8 или 10 выборных от духовенства, от чиновников военных и гражданских, от купцов, мещан и хлебопашцев, для избрания царя. Эти выборные съехались в столицу под влиянием монашеских внушений и были поражены известиями об отказе правителя и о напрасных молениях патриарха Иова, не перестававшего ездить в Новодевичий монастырь и «со слезами» убеждать Бориса тронуться сиротством государства. Народ терялся в недоумении, на кого обратить выбор. Некоторые предлагали Симеона, так называемого царя и великого князя Тверского [15]; другие возражали, что Симеон — перекрещенный татарин, правда, ревностный в благочестии, но что гораздо лучше избрать на царство одноплеменника из потомков древних владетельных князей русских. Столица превратилась в шумное сборище спорщиков. Отсутствие правителя чувствовалось в бессилии судебных мест и в повсеместных беспорядках. В Смоленске, Пскове и в других городах воеводы не слушались один другого и не повиновались предписаниям верховной думы. В добавок ко всему, приверженцы Годунова распустили слух, что татаре вторгнулись в Россию. Ужас распространился в народе. «Кто теперь поведет нас на врага?» восклицали москвичи: «хан будет под Москвою, а мы без царя и защитника!»
15
Это был пленный царь казанский Эдигер. Служа верно России и приняв веру христианскую, он приобрел милость Иоанна IV, имел в Твери пышный двор и власть наместника; но в царствование Фёдора должен был выехать оттуда и жить уединенно в своем селе Кушалине. Что его думали возвести на престол Фёдоров, доказательство этому, находится в присяге, предписанной в последствии Борисом боярам, сановникам и народу. Там сказано: «также мне Семиона Бекбулатова и иного никого на Московское государство не хотети.» Собр. Гос. Гр. и Д. II, 192.