— Не бойсь, свои. Не тронем.
Вернулся опасливо мужичок. Глаза запали, щёки ввалились, борода метлой.
Заметил атаман:
— Видать, непривычен к лесной жизни?
— Угадал… — ответил тот.
— Не по медному ли бунту скрываешься?
— А кабы и так?
— Не ершись, — сказал атаман примирительно. — Мы сами июля двадцать пятого дня в Коломенское приходили.
— Верно?
— Чего вернее! Еле через реку ушли. Вишь, память от стрельцовой сабли осталась — рука не шевелится и голова по сию пору трещит.
Мужик придвинулся к атаману:
— Ох, жестоко царь расправился с народом! Сколько людей зарубили, повесили да потопили — не счесть… А кто жив остался, тому выжгли на лице клеймо. С такой меткой и походи по белу свету. Всяк скажет: то преступник и вор, зло замышлявший против царя и бояр…
Встал атаман, плечи расправил:
— Постой, тут уж ты врёшь! Иной так скажет. А другой иначе: видать, смелый тот меченый человек, коль против притеснителей народа поднялся, поболее бы таких, глядишь, и пошла бы на Руси иная жизнь…
Лет десять спустя в подмосковных лесах появился новый разбойничий атаман. Боярина донага разденет. Бедного пальцем не тронет. Иной раз сам денег даст.
У мужичка от лесной встречи — душа в пятки. А отъедет подальше, кошель с деньгами пощупает, крикнет:
— Удачи тебе и доброго здоровья, лихой человек!
— Тебе тоже!
Хлестнёт Демид Мартынов, разбойничий атаман, коня и скроется в лесной чаще.
