— Тять, а это что? — то и дело приставал Демидка к отцу.
— Сиди ты, Христа ради, спокойно! Не крутись словно бес! — рассердился отец. — Люди кругом!
Притомился Лешак кружить по улицам и переулкам. Шёл шагом. Устал и Демидка.
Отец подбадривал:
— Потерпи маленько. Скоро на месте будем. Отдохнём. Поедим как следует.
— А чего? — оживился Демидка.
— Чего дадут.
— Щи непременно будут… — размышлял вслух Демидка, — и небось с мясом. На государевой службе, чай, дядька Михайла. А потом каша гречневая, с маслом. Или тоже с мясом. А может, и с маслом и с мясом сразу…
Снова пошли домишки помельче да поплоше.
— Тять, а мы не сбились? — забеспокоился Демидка.
— Слава богу, приехали! — сказал отец и повернул Лешака к низкой, крытой почерневшей соломой избе.
Глаза вытаращил Демидка. Быть того не может, чтоб государев слуга, стрелец дядька Михайла, жил под такой крышей!
А отец знай своё — тянет Лешака через раскрытые ворота во двор. Демидка даже с телеги не соскочил. Так и сидит истукан истуканом.
Во дворе высокий костлявый мужик оставил недошитый сапог, воткнул шило в скамейку, на которой сидел, поднялся навстречу:
— Ты, хороший человек, что это в чужой двор, словно в свой, заворачиваешь?
«Так и есть! — обрадовался Демидка. — Ошибся отец! И мудрено ли? Сколько лет прошло, как в Москве последний раз был».
Отец улыбнулся невесело:
— Аль, Михайла, не узнаёшь?
Сощурился мужик, вглядываясь:
— Будто нет.
— А ты погляди получше…
— Иван, ты, что ли?
— Иль уж на себя не похож стал?
— Переменился будто. Похудел сильно.
Голос дядьки Михайлы — теперь уж и Демидка не сомневался, что это он сам и есть, — стал помягче.
Обнялись Демидкин отец с дядькой Михайлой. Троекратно, как положено, ткнулись друг другу бородами в щёки.
— Каким ветром занесло?
— Недобрым, Михайла.
— Ладно, — сказал дядька Михайла, — распрягай покудова. Там разберёмся…
— Ты спервоначалу послушай, — возразил отец. — Может, ещё и поворачивать с твоего двора придётся…
Помолчал отец и негромко выдохнул:
— Беглые мы…
— Так… — поскрёб дядька Михайла бороду. И у Демидки всё обмерло внутри: ну как не примет их дядька Михайла? Что тогда? Куда деваться? Город — не лес. Хоть и велик, а под открытым небом не заночуешь…
— Вовсе житья в деревне не стало…
Отец рассказал про последнюю стычку с Сычом.
— Так… — снова поскрёб бороду дядька Михайла. — Как в пути-то назывался?
— Митрофаном Никифоровым.
— А он? — Дядька Михайла кивнул на Демидку.
— Сказывал, покойного брата сын, Фёдор.
— Так и в нашем дому чтоб было. Про Марью, жену, худого не скажу. А известное дело: у бабы волос долог, ум короток.
— Как признает, что тогда?
— Переменился ты сильно. Авось не вспомнит. И чтоб ребятам моим ни полслова. Малый твой язык за зубами умеет держать? — вцепился дядька Михайла в Демидку колючим взглядом.
— Сумеет, — пообещал отец.
— И чтоб не забывались! Отныне ты ему не отец. Он тебе не сын. Поняли?
— Поняли! — согласно кивнули Демидка с отцом.
В стрельцовой доме
Трудное дело — родного отца чужим дядькой звать. Да и отец то и дело начинает: «Слышь, Де… — осечётся, закашляется и, словно через силу, выговорит: — Слышь, Фёдор, поди во двор, принеси уздечку, починить надобно…»
А когда Демидка с глазу на глаз назвал отца тятей, тот сердито оборвал:
— Кто я тебе?
— Дядя Митрофан, — пробормотал Демидка и обиженно шмыгнул носом. Однако понимал: привыкать надо.
Дивился Демидка, глядя на избу дядьки Михайлы. Зажиточным представлялось ему житьё стрельца государева. А тут развалюха, на чём только держится. Внутри печь по-чёрному, как в их деревне. Темень, грязь, теснота. Ребятишки, мал мала меньше, по углам ползают.
Тётка Марья — длинная тощая баба — отца не узнала. И не очень-то обрадовалась незваным гостям.
У Демидки одно на уме — поесть бы поскорее.
А хозяевам словно и невдомёк, что приезжих и покормить не грех.
Едва дождался Демидка, когда позовут обедать.
Велика семья у дядьки Михайлы. Пятеро ребят за столом сидят. Шестой под лавкой за ноги хватается. Седьмой в люльке посинел от крика.
Еле втиснулся Демидка между отцом и сыном дядьки Михайлы, своим одногодком Андрюшкой.