Хозяйка стоит за стойкой. У нее большой горбатый нос, широкие смуглые жилистые руки. Если приклеить усы, получился бы настоящий мужчина… В лавке запах ванили и керосина. Горит лампа на конторке.
— Здравствуйте, тетя Фрейда!
— Здравствуй, а что?
Ей уже нужно знать «а что». Но Сема не торопится, он подходит к высокому мешку и берет на ладонь горсть муки.
— Мука неважная, — говорит он понимающим тоном взрослого.
Это только и нужно было тете Фрейде. Она вскакивает из-за прилавка и подбегает к Семе:
— Это называется мука неважная? А где вы видели муку лучше? Где, я вас спрашиваю? Разве во всем местечке найдется что-нибудь подобное? Это не мука, а солнце! Конечно, когда не было денег, знали дорогу только ко мне, а теперь с этим квартирантом вы совсем загордились.
Сема небрежно машет рукой:
— Ну хорошо, тетя Фрейда, взвесьте четыре фунта.
Хозяйка облегченно вздыхает и берет совок. Сема смотрит, как сыплется белая мука, и видит уже пухлый, румяный калач с горбушкой.
— Пшено есть? — высокомерно спрашивает Сема.
— А как же, обязательно.
— Два фунта! — сухо бросает Сема. — Два.
Хозяйка суетится: какая у мальчика легкая рука!
— Кроме — ничего? — угодливо спрашивает Фрейда. — Может быть, вы возьмете цукерки?[13] Знаменитые цукерки, даю вам честное слово.
— Два золотника чаю и… ну, и четверть фунта цукерок. Сколько там получается? Девяносто восемь копеек? А гильзы вы положили?
— Положили, положили! — заискивающе говорит хозяйка. — Какой ты уже молодец стал, Сема! Совсем мужчина!
Сема гордо выпячивает грудь и лезет в карман. Сейчас, одну минуточку. Что такое, где же рубль? Сейчас, одну минуточку… Сема выкладывает на стойку свисток, две пустые спичечные коробки, кусочек засохшего рогаля. Может быть, в другом кармане? Может быть, монета упала здесь где-нибудь? Сердце Семы лихорадочно бьется, руки его дрожат. Боже мой, где же рубль?!
— Шарлатан, — визжит тетя Фрейда, — голодранец! Пошел вон, чтоб я глаза твои не видела!
Мука высыпается, пшено высыпается, цукерки падают на стойку, пустые серые мешочки летят в растерянное лицо Семы.
После истории с злополучной находкой прошел месяц. В доме все было по-прежнему. Только Сема стал молчаливей и тише. Раньше он знал, что нужно идти в хедер, слушать молитвы, учить псалмы. Теперь все это ушло от него. Он был одинок и грустен. Свисток валялся где-то на кухне, айданы, тяжелые айданы, со свинцом, уже не радовали Сему.
Хотелось чего-нибудь вкусного. Сколько в мире прекрасных вещей: суп с клецками, жаркое из мяса, маринованная рыба, бульон с лапшой!.. А разве маковки — плохая вещь? Или хлеб с медом? Или хворост? Или просто горячий чай с сахаром!
Ну, что стоит Магазанику позвать Сему и подарить ему сто рублей. Разве Магазаник от этого похудеет? Но важный купец и не знает Семы, он даже не подозревает, что живет на свете Старый Нос…
С Пейсей дружба не получалась. Встречаясь с Семой, Пейся твердил:
— Черт тебя дернул лезть! Что ты, не мог плюнуть? Слюны у тебя не хватило? Теперь из-за тебя страдать!
Дурак, вылитый дурак!
Магазаник не звал Сему. В жаркие дни лежал Старый Нос на полу в темной пустынной комнате. Считал до ста, до двухсот, до тысячи — и засыпал. Однажды ему приснился пирог с черносливом, но на самом интересном месте, когда он подносил ко рту кусок пирога, его разбудила бабушка.
— Встань-ка и пиши! — Она протянула ему большой желтый лист.
— Что? — недоуменно спросил Сема.
— Пиши, что я буду говорить! — Бабушка задумалась — «Здесь домашние»… Написал — домашние? Так! «Обеды». А ну-ка, прочти.
И Сема с удивлением прочел:
— «Здесь домашние обеды».
— Теперь повесь это на дверь! Понял?
Ни черта нельзя понять у этой бабушки. Неужели и она начинает выдумывать комбинации? Сема не ошибся. Выйдя на улицу, бабушка с гордостью взглянула на объявление и пошла к базару. Старый Нос побежал за ней. Около башни им встретилась лавочница Фрейда. Бабушка быстро прошла мимо нее. Фрейда удивленно крикнула:
— Куда вы спешите, извиняюсь, как на пожар?
— Мне нужно делать покупки.
— Покупки? — встрепенулась Фрейда. — Какие, извиняюсь, покупки?
— Разве вы не знаете? Я же даю домашние обеды. У меня уже три клиента!
И бабушка, помахивая пустой кошелкой, двинулась дальше. Так она проходила около часа, знакомым и незнакомым жаловалась на дороговизну, на то, что ей особенно трудно — ведь она дает домашние обеды! И пусть не подумают, что из-за денег. Просто бабушка делает одолжение. Не все равно — готовить на двух или на пятерых? Она только докладывает к этому делу, но у нее такое сердце, что она просто не может отказать…