— И другого имени его не знаете?
— Евреям при рождении дают несколько имен. Я, например, сразу и Аврам и Ицхок — Аврам-Ицхок. Может быть, он Шлойма-Янкель. Все может быть!
Офицер вынимает из кармана пакетик.
— Ну-ка, мальчик, скажи, — обращается он к Семе, — кто это?
Сема смотрит на карточку — перед ним Моисей, только без бороды, с бритой головой, в длинной серой шинели.
— Дайте посмотреть… — говорит Сема. — Ой, какое знакомое лицо! У нас в синагоге был шамес[18] — так точно он!
Офицер забирает карточку и бережно прячет ее в карман.
— Так, так… Хорошая семья Гольдиных, — задумчиво говорит он, — отличная семья!
— Слава богу, — подтверждает дедушка.
— Вы думаете? Гм… Ваш сын не ошибся, выбрав вас в отцы.
— Я тоже не ошибся, выбрав его в сыновья, — говорит дед и, улыбаясь, закуривает папиросу.
— Да, с вами говорить легче. У вас уже опыт. С новичками труднее…
— Растет клиентура? — насмешливо спрашивает дедушка.
Но офицер не слышит его:
— Кончили?
— Ничего не обнаружено, ваше благородие, — отвечает один из спутников офицера.
— Плохо ищете!
— Все обыскано. Решительно все.
— Ну что ж, придется идти… Вы, — говорит офицер, обращаясь к дедушке, — приятный собеседник! С вашим сыном, например, говорить было невозможно — молчальник. Ну, а с вами, я думаю, выйдет легче.
— Немного.
— Ну вот: захватите пару белья, подушку. Побыстрее, мы уже заболтались с вами.
Бабушка вскакивает с постели. Тихий тон беседы обманул ее.
— Что такое, Авраам? Что такое, боже мой? Скажи скорее, что такое?
— Ша! Не волнуйся, — говорит дедушка и целует ее в лоб, — Ша! Наверно, донос. Все выяснится. Со мной им делать нечего!
Бабушка молчит. Схватившись руками за седую голову, она испуганно смотрит на офицера.
Дедушка целует Сему в побледневшие губы и тихо говорит:
— Ты теперь один мужчина в доме. Береги бабушку, внучек. Береги…
Но дедушка не договаривает: тяжелая рука офицера ложится на его плечо.
— Оставьте ваши жидовские штучки, старый клоун, — холодно говорит он, — Ступайте живо! Семеечка, черт бы вас побрал!
Сема увидел потемневшие дедушкины глаза, последний прощальный взгляд, взмах руки — и дверь захлопнулась. Сема выскочил на улицу: вдали слышалось мерное звяканье шпор… Дедушку увели.
Улицы были тихи, и синий туман стоял над местечком, когда Сема, наспех натянув куртку, побежал к Трофиму. Путь лежал через серую базарную площадь, мимо низеньких окраинных домишек — к реке. Здесь у жестянщика Фурмана снимал угол Трофим. Сема постучал в окно торопливо и громко. Со скрипом отворилась дверь. Заспанный хозяин сердито посмотрел на Сему:
— Что ты разбарабанился тут, мальчишка?
— Мне Трофима.
— «Трофима, Трофима»! — передразнил его Фурман. — Ты бы еще ночью пришел, мальчишка!
— Мне Трофима, — угрюмо повторил Сема.
Хозяин с недоумением взглянул на раннего гостя и ворчливо сказал:
— Хорошо! Увидишь твое счастье — Трофима.
Они прошли в дом. В комнате стоял кислый запах пеленок и сна. Окна были плотно закрыты. На постели, покрытой пестрым, сшитым из лоскутьев одеялом, лежали ребятишки, и мать их, раскинув руки, спала с открытым ртом. Мухи медленно ползали по ее бледному лицу, садились на нос и губы.
— Веселая картинка, а?
Сема оглянулся. Широкой рукой почесывая волосатую грудь, стоял Трофим, прислонившись плечом к стене.
— Чего это ты? — спросил он и громко зевнул. — Пойдем уж на кухню. Расскажешь.
В кухоньке Трофим сел на табурет и, подперев кулаками голову, приготовился слушать.
— Дедушку арестовали, — тихо сказал Сема.
— Как так, что ты мелешь?
— Арестовали, — грустно повторил Сема, — пришли и арестовали.
Трофим подошел к ведру, зачерпнул кружку воды, вылил себе на шею и вытерся краем рубахи.
— Так, так… — задумчиво повторил он, сощурив глаза и закусывая нижнюю губу. — Так! Долго сидели?
— Часа три. Про Моисея спрашивали. Как зовут его, спрашивали, где он.
Трофим улыбнулся:
— Это хорошо. Моисей-то не взят. Ищут.
— А зачем же дедушку?
— Допытаться хотят. Подтвердить подозрения.
— И он там был, — горячо зашептал Сема, схватив Трофима за руку, — я его лицо запомнил!
— Кто?
— Тот, что папу забрал. Офицер.
— Это хорошо, что лицо запомнил. Помнить надо!
— Если б я не был маленьким, если б я был сильный, как ты, Трофим, я бы… я бы, может быть, убил его.
— Ну и что дальше?
— Да, убил бы. Только мал я. Разве одолеть мне такого?