— Да ты уж и не мал вовсе, — строго сказал Трофим. — У нас, в местечке Эстерполе, мальчик был — полиция за него трех Трофимов отдаст! Огонь!
— Мальчик? Кто это? — с завистью спросил Сема.
— Мося Гольдштейн. Четырнадцать лет ему!
— А что он делает?
Но Трофим не ответил.
— Садись, поешь. Тощий ты какой.
Он поставил перед Семой тарелку с холодной картошкой, подвинул краюху хлеба и соль. Сема осторожно отломил ломтик.
— Да разве так едят парни? — рассердился Трофим. — Так птички клюют! Надо хлеба побольше, чтоб за обе щеки. Силу, брат, копят!
Сема послушно принялся за еду, стараясь глотать побольше. Трофим улыбался, поглядывая на него:
— Вот это я понимаю! А щи горячие с перчиком любишь?.. Нет? А с коня на коня прыгаешь?.. Нет? И в бабки не играешь?
Трофим вздохнул и неожиданно стал серьезным:
— Слушай, Старый Нос! Что офицера запомнил — это хорошо! Помнить надо. А что щи не любишь — это плохо! Любить надо. И с коня на коня прыгать надо. А то как же, — удивился Трофим, — без этого никак нельзя!..
— Я научусь, обязательно научусь, — успокоительно сказал Сема.
Из комнаты донесся крик детей. Утро началось. Сема напялил картуз и протянул руку Трофиму:
— Идти, что ли?
— Иди, дружок! Бабку утешь. Выпустят его. Подержат и выпустят… Денег вот у вас нет. Денег вам достать надо — это да…
— Я скоро сам зарабатывать буду, — уверенно сказал Сема.
— Ну вот, под твои заработки и занять надо! Дело верное! — засмеялся Трофим, открывая дверь.
Сема вышел на улицу. Маленькая девочка несла с колодца ведро воды. Вода судорожно плескалась, и ведро дрожало в ее слабой руке.
— Ну, давай поднесу! — услужливо предложил Сема.
— Не надо, — испуганно сказала девочка, точно боясь, что ведро будет украдено. — Иди ты, не надо!
Сема расстроился, плюнул и с чувством обиды на глупую девчонку медленно пошел домой.
Бабушка искала заработка. В длинном черном платье с вытянувшимся желтым лицом бродила она по местечку. Сема уныло шел за ней. Он не верил в успех поисков и с тревогой смотрел на бабку. Она шла медленно, тяжело дыша, едва передвигая ноги.
— Может быть, мы вернемся?
— Куда? — спрашивала бабушка.
— Домой.
— Что нас ждет дома?
Сема не находил ответа.
— Я уже стала совсем слепая! — виновато сказала бабушка. — Посмотри, кажется, здесь живет Фейга?
— Здесь.
Они вошли в дом. Хозяйка встретила их у самых дверей. Размахивая полотенцем, она гнала мух из комнаты.
— Хорошо, хоть тебя застали, — сказал Сема.
Фейга ему не ответила. Тяжело хлопнув полотенцем по столу, она зашибла нескольких запоздавших мух.
— Ужас, — воскликнула она, обращаясь к бабушке, — покоя от них нет!
— Мне бы твои заботы, — ответила бабушка.
— А что еще?
— Сестра должна была б знать: Авраама забрали.
— Это я знаю, — спокойно сказала Фейга. — Так что, нужно сесть на пол и плакать? Бог даст, обойдется.
— Что же делать? — спросил Сема.
Фейга заходила по комнате. Двоюродная сестра бабушки была деловым человеком. Ее муж — фантазер и выдумщик Лейба, одержимый идеей строительства сахарных заводов, — всю жизнь писал письма исправнику, губернатору и в министерство. Он заслужил насмешливое прозвище «заводчик» и умер совсем молодым, не дождавшись ответа. У Фейги на руках остались дети; она сумела их вырастить. Фейга работала банщицей и этим кормила семью.
— Что делать? — повторила Фейга, положив на стол белые, пахнущие мылом руки. — Ты ж не имеешь никакой хазоке!
Бабушка тяжело вздохнула. У нее было хазоке на горе — и больше ничего… Хазоке — это наследственное право на место. По старинным обычаям, оно передавалось от отца к сыну, от матери к дочери, из рода в род. Если отец был служкой в синагоге, то и сын мог продолжать дело отца. Мать Фейги была банщицей — и Фейга продолжала ее ремесло. Никто не смел посягнуть на это доходное место при бане. Обычай охранял ее тщедушное право. За хазоке цеплялись зубами. Если торговка кореньями промышляла у лавки Шолоша, то это было ее место. Никто не смел уже стать здесь. Это ее хазоке, ее право! Слепой нищий, стоявший на выгодном месте, у железных ворот на базаре, имел свое хазоке. Он был владельцем этого места, он мог передать свое нищее счастье сыну или продать за хорошие деньги право собирать подаяние именно здесь, у железных ворот. Сам раввин следил за исполнением обычая. Раввин умел утешить: у вас нет денег, ваши дети босы, ваш дом пуст — не смейте жаловаться, не прогневайте бога. Ведь у вас же есть хазоке, а у других нет и этого! Каждому внушалось, что он чем-то владеет, что он чему-то хозяин. Нищий, побиравшийся у аптеки, завидовал нищему, стоявшему на базаре, но первый не смел прогнать последнего. Сам раввин следил за порядком. Что значит прогнать? Ведь это его хазоке, его наследство — место у железных ворот; еще отец слепого здесь протягивал руку. Слепой нищий — хозяин!