— Завидуешь, Старый Нос!
Но он уже сам не верит своей выдумке, и мокрый, тщедушный мышонок лежит в его грязной руке.
И вот Сема рассуждает: если Пейсю прозвали Вруном — это правильно! Он и есть самый настоящий врун. Если сына заготовщика Фомы прозвали Нехай — это правильно: пусть не сует после каждого слова это самое «нехай» — кто его выдумал? Если тощую тетю Фейгу прозвали, извините, Коровой, так и это правильно. Она ведь всю жизнь только и знает, что говорит о корове. Ей нужна обязательно корова, иначе она не может. Чудачка эта тетя Фейга!.. Но, спрашивается, почему его прозвали Старый Нос?
Бабушка говорит Семе, что он — Старый Нос потому, что он все знает, всюду суется и во все вмешивается. Вот и угоди после этого бабушке! Он все знает, так это, оказывается, плохо. «Пожалуйста, сделайте одолжение, — думает Сема, — я не буду во все вмешиваться. Сами ходите по воду, сами пилите дрова, сами занимайте крупу, сами несите курицу к резнику — всё сами. Старый Нос! Выдумали человеку прозвище…»
Сема вздыхает: день только начался — и уже столько надо обдумать. Думать… Сема вспоминает — вчера гимназист Ясинский, рассказывая что-то деду, сказал: «Шел я по улице, ни о чем не думая…» Что это значит: ни о чем не думая? Сема пробует ни о чем не думать, но это занятие злит его. Он думает о том, что он ни о чем не думает, — получается ерунда. Этот Ясинский — или чудак, или врун вроде Пейси. Надо будет спросить у дедушки. Покончив с Ясинским, Сема тихонько спускается на пол — он сидел в кухне на посудном столике. Бабушка с утра куда-то ушла, в доме было совершенно пусто — никто не мешал ему.
Сема подходит к окну, и вдруг он видит, что во дворе стоит Пейся, корчит рожи и показывает ему огромный нос. Сема взбирается на подоконник и быстро прыгает вниз. Он хватает за шиворот Пейсю и пригибает его к земле.
— Дурак, Старый Нос! — кричит Пейся задыхаясь.
— Кто Старый Нос? — свирепо спрашивает Сема.
— Я, я — Старый Нос, — покорно говорит Пейся.
— Проси прощения, Врун!
— Прошу.
— Нет, повторяй за мной: «Я, Пейся-Врун, прошу у тебя, Сема, прощения».
— Я… — дрожащим голосом, заикаясь, повторяет Пейся, — Врун… прошу у тебя…
— Ладно! — великодушно заявляет Сема. — А где твоя мышь?
— Улетела, она ведь летучая.
— Да она дохлая, твоя мышь!
— Я достал для нее лекарство, и она теперь опять летает.
Сема с удивлением смотрит на Пейсю. Как можно так врать?. И хоть бы глазом моргнул!
— Ну, знаешь что, убирайся отсюда. Это наш двор!
— Ладно, ладно, — говорит Пейся, — придешь к нам, я тебя тоже не пущу.
— Я с детьми не играю, — важно говорит Сема и лезет обратно в окно.
Вдруг он слышит крик:
— Долго рос Старый Нос! Семка-тесемка!
Сема стремительно поворачивается, но поздно: Пейся уже за воротами. Издалека доносится его тоненький голосок:
— Долго рос — Старый Нос! Семка-тесемка!
«Убью! — думает Сема и сжимает кулаки. — Убью! Мышь летучая!»
В это время во двор входит бабушка. На ней почему-то черная шаль, та самая, которую она надевает лишь в большие праздники. С бабушкой идет человек с палкой, в сером люстриновом[3] пиджаке и соломенке. Сема его никогда не видел. Почему на бабушке черная шаль? Что это за человек, интересно знать? Сема прячется за шкаф, бабушка с гостем проходят в комнату. Интересно! Да пусть его тридцать раз называют Старый Нос, должен же он знать, что делается в его собственном доме. И Сема прячется у двери.
Бабушка. А как Яша выглядит? Наверно, похудел. Ты понимаешь, все ночи я лежу с открытыми глазами. И он все время — передо мной.
Человек с палкой. Он выглядит, тетя Сарра, не очень хорошо, но его уже оставил кашель.
Бабушка. А он получил мою посылку?
Человек с палкой. Получил. Я даже сам сухарики ел — объедение! У вас, тетя, на такие вещи золотые руки.
Бабушка. Ну, так ты разденься, умойся и ложись. Придет старик, мы поговорим. Хорошо? Вот здесь умывальник…
Бабушка открывает дверь и сталкивается с Семой. Сема сконфуженно смотрит на нее и… растерянно разводит руками.
— Я здесь искал…
— Что ты искал? — кричит бабушка. — Что ты искал, мамзер?[4] Искал! Все тебе нужно, Старый Нос!.. Поди-ка лучше купи дров на складе!
Сема любит дедушку больше, чем бабушку. Он и не пытается скрывать это. Когда бабушка говорит: «Эх ты, Старый Нос!» — это у нее звучит так, как будто она говорит: «Эх ты, дурак, чтоб тебя черти утащили». А когда дедушка говорит: «Эх ты, Старый Нос!» — это у него звучит так, как будто он говорит: «Эх ты, мой дорогой, трудно тебе приходится».