— Вчера еще готова была. Вон на стуле. И от Петрова тебе подарок.
— Какой?
— Сам увидишь.
Антон быстро спустил ноги с кровати, и, приятно позевывая, стал одеваться.
— А чулок рваный.
— Не одевай. Дай сюда, подниму петлю.
— Только не черными нитками, как прошлый раз.
— Ладно, ладно. Иди мойся ужо.
Причесывая перед небольшим зеркальцем свои неподатливые волосы, Антон все думал о подарке Петрова, но виду перед теткой, что он заинтересован, подать не хотел.
— Ну вот, осталось только форменку, и… Антон удивленно смотрел на стул, с которого снял проглаженную теткой рубашку. Внизу на стуле лежал широкий кожаный ремень, с двойной портупеей, широкой пряжкой из толстой латуни, свистком в чехольчике и витым ремешком, что обыкновенно пристегивают к револьверу.
Иметь такой ремень — давно уже было заветным желанием Антона. Часто говорил он об этом Петрову, с завистью поглядывая, когда тот снаряжался в форму (свою, красноармейскую) для торжественных собраний на заводе.
И вот исполнилась его мечта.
— Это мне? Верно? — обернулся он к тетке.
— А мне что ли? Тебе, конечно. Утром еще принес. Пусть только говорит, снимет лишнее, им ведь по форме только одна, эта, как ее — перекидка — штоль, полагается. Да уберет. Может, еще и понадобится.
— А ну-ка поправь сзади.
— Тебе уж нетерпится, — усмехнулась тетка, оправляя ремень.
День был особенный. Может, кто другой и не нашел бы, чем он разнится от других, редких ленинградских солнечных дней, но для Антона сегодня все было особенно.
В чистой форменке, подпоясанный широким ремнем, с красным бантом, заботливо завязанным младшей сестренкой-пионеркой, на рукаве и новом кимовском значком в портупее Смирнов чувствовал себя необычайно торжественно.
По набережной гулко отдавались шаги редких прохожих. По середине улицы носилась свора собак, длинношерстых, неуклюжих дворняг. По Неве быстро шел катер, разрезая острым носом серую поверхность воды.
Все было празднично. Празднично светило солнце, празднично выглядел завод и десятый номер трамвая, быстро пролетевший мимо Ильинского дома, тоже имел торжественно-праздничный вид.
Новая Городская постепенно заполнялась народом.
Вот спешат в красных платочках халтуринки. За ними степенно движется группа ребят — с «Пробки». Их легко отличить по забинтованным пальцам. Калечат руки ребятам сверло и ленторезка.[2]
Вытягиваются колонки: «Спиртоводочный», «Пробка», «Макаронная», «Электростанция».
Чувствует Антон, что не у одного у него празднично-торжественное настроение. У всех искрятся глаза, улыбки на лице.
Вот и станция. Вот и проходная. Ребята уже почти все в сборе. Вот Борька, Панька, Миша, Давид, Федя, Аня, Леня. Все свои. Комсомольцы. А вот и взрослые. Старики. Не узнать их сегодня. Разве признаешь, вот в этом, что в двухбортном черном пиджаке, с белоснежным воротником, пышным галстуком, заколотым толстой с эмалью булавкой и мягкой шляпе — Журавлевского? Или вот в этом — толстого сукна тужурка и фуражка «московка» — Степана Рудокопова?
Все иные сегодня. Не такие, как всегда.
Комсомольский праздник, видно, стал праздником и взрослых.
Почти весь коллектив партии налицо. Да, что коллектив. Вот и техперсонал. Шнейдер, Глазов — инженер и мастер. Вот и толстяк Вакулов, заведывающий кочегаркой.
В проходной, куда забежал Антон, на доске объявлений была вывешена очередная «стенновка». Около нее не протолкнуться.
Передовая была посвящена международному юношескому дню. За ней следовала статья, целиком посвященная проводам ребят во флот, на рабфак, на райкомскую работу. Она была озаглавлена так:
Среди собравшихся суетливо бегал Санька — отсекр, и Аня Гладышева, агитпропколлектива.
— Ребята, не толпись в проходной, двигай на улицу, — орал Федька Летун. Оркестранты, займи места. Начинать пора.
Грянул оркестр. Тронулись…
Проспект 25-го октября неузнаваем… Тысячи лозунгов. Сотни плакатов… Вот они: — на разноцветных материях, расписанные: «Наша ударная группа снизила себестоимость продукции на 12 %».
Лозунги, плакаты, карнавальные группы заражали энтузиазмом, вливали новые силы в каждого.
Еще весной здесь был полуразвалившийся дом, а сейчас в первое воскресенье сентября месяца, ярко разукрашенное, с эмблемой союза металлистов и буквами из электролампочек, — бросается в глаза:
«Клуб имени т. Шувалова».
Давно, еще зимой была мысль: «Даешь клуб», — и вот сегодня в Мюд он открывался.