Далее, в двенадцатую луну 1-го года Хэйдзи, снова вспыхнул мятеж; Нобуёри и Ёситомо окружили дворец прежнего государя, вторглись во дворец царствующего владыки, снова ввергли страну в черный мрак смуты. Я, Дзёкай, рискуя жизнью, истребил супостатов. Снова и снова подвергал я опасности свою жизнь, дабы послужить государю Го-Сиракаве, пока не одолел бунтовщиков Цунэмунэ и Корэкату44. Что бы ни говорили люди о доме Тайра, императорский дом в долгу перед нашим семейством на семь поколений вперед! Так не обидно ли, что ныне государь-инок внял наветам никчемного смутьяна Наритики и низкорожденно-го негодяя Сайко, одобрил их замысел покончить с семейством Тайра? Чует сердце, что, если снова сыщется какой-нибудь клеветник, государь-инок способен издать указ, направленный против Тайра. А стоит лишь один раз объявить нас государевыми врагами, и поздно будет сокрушаться и плакать! Вот я и мыслю: до тех пор пока в стране снова не утвердится мир и порядок, нужно заключить государя Го-Сиракаву в загородный дворец Тоба, или, если не в Тобу, пусть пожалует к нам сюда, в Рокухару. Что скажешь на это? Но кое-кто из самураев, служащих в государевой страже, пожалуй, вздумает оказать нам сопротивление, не уступит без боя... Передай же приказ моим вассалам — пусть готовятся к битве! Отныне я больше не слуга государю! Оседлай моего коня! Принеси мой боевой панцирь!
Морикуни, конюший, поскакал в усадьбу Комацу и сообщил о случившемся князю Сигэмори. Даже не выслушав до конца, князь Сигэмори прервал его речь вопросом:
— Стало быть, дайнагон Наритика уже обезглавлен?
— Нет, он жив, — отвечал Морикуни. — Но Правитель-инок облачился в боевой панцирь и созвал всех своих самураев, чтобы вести их на дворец государя Го-Сиракавы. Он хочет заточить его в загородную усадьбу Тоба. Однако сдается мне, что в глубине души Правитель-инок намерен сослать государя на остров Кюсю.
«Да мыслимо ли такое?!» — подумал князь Сигэмори, но, вспомнив гнев отца нынешним утром, понял, что такое безумие, увы, вполне возможно. Усевшись в карету, он поспешил на Восьмую Западную дорогу.
У ворот он вышел из кареты и прошел в усадьбу. Там он увидел Правителя-инока в боевом снаряжении, окруженного множеством царедворцев и витязей Тайра. Все в разноцветных панцирях поверх ярких кафтанов, сидели они двумя рядами на галерее У главных ворот. Правители земель, стражники и чиновники земельных управ заполнили галереи, теснились во дворе, крепко сжимая древки боевых стягов, готовые выступить по первому же сигналу; шнуры их шлемов были крепко завязаны, кони оседланы, подпруги затянуты.
А Сигэмори вошел, облаченный всего лишь в просторный кафтан носи и сасинуки45 из ткани, украшенной крупным узором, в высокой лакированной шляпе; мягко шуршали шелковые ткани его одежды. Сигэмори выглядел столь отлично от прочих, что всех поверг в изумление; Правитель-инок потупил взор и подумал: «Сигэмори, как обычно, не принимает всерьез ничего, что происходит на свете. Следовало бы отчитать его хорошенько!»
Но Киёмори не решился открыто порицать сына, ибо знал: Сигэмори, даром что родной сын, никогда не нарушает Пяти Запретов46, превыше всего ставит милосердие, свято чтит Пять По-стоянств47 и неизменно соблюдает все ритуалы48. Киёмори тихонько притворил раздвижную перегородку и набросил поверх панциря монашеское одеяние из сурового белого шелка — уж не потому ли, что, облаченный в боевые доспехи, устыдился он обратиться с речью к одетому в шелка сыну? Но серебряные пластины панциря блестели сквозь складки рясы, и он то и дело плотнее запахивал ворот, чтобы сверкание их не было заметно.
Сигэмори опустился на свое место, выше князя Мунэмори, младшего брата. Правитель-инок молчал, молчал и князь Сигэмори. Наконец Киёмори промолвил:
— Заговор Наритики — пустяк, о нем и говорить-то не стоит! Но задуман сей заговор с согласия самого государя-инока Го-Си-ракавы. А потому, пока в мире снова не утвердится порядок, я намерен поселить государя в загородной усадьбе Тоба, или, если не там, пусть пожалует ко мне, в Рокухару. Что думаешь ты об этом?
Еще не успел Киёмори закончить, как слезы закапали из глаз Сигэмори.
— Что с тобой? — изумленно спросил Киёмори.
— Слушая вас, я явственно понял, что приходит конец счастливой вашей судьбе! — утерев слезы, отвечал ему Сигэмори. — Когда человек замышляет нечто дурное, он сам готовит себе погибель. Ваше появление здесь в полном боевом снаряжении наводит меня на мысль, что рассудок ваш помутился! Пусть далеко отсюда до Индии, пусть мала наша страна и острова ее подобны рассыпанным зернам проса, но с тех пор, как повелителем Японии стал потомок богини Солнца, а бразды правления взял в свои руки род Фудзивара, ведущий начало от бога Ама-но Коянэ49, никогда еще не бывало, чтобы правитель, стоящий во главе государства, облачался в боевые одежды, надевал шлем и латы! Вам в особенности сие не подобает — ведь вы носите духовное звание! А вы, невзирая на это, готовы, разом изменив облик, сбросить рясу, священное одеяние, символ прозрения бесчисленных будд всех трех миров!50 Вы готовы надеть доспехи, взять в руки боевой лук и стрелы! Вы не только совершаете тяжкий грех, без стыда нарушая Пять основных заветов Будды, но и предаете забвению Пять Постоянств, которым учит Конфуций, — человеколюбие, долг, ритуалы, мудрость и верность. Как сын, я трепещу, обращаясь к вам с такими словами, но нельзя мне утаить то, о чем болит душа!
Четыре милости дарованы человеку, живущему в этом мире, — милость Земли и Неба, милости государя, благодеяние отца и матери, благодеяние всего живого. Но милость государя превыше всего на свете! Ибо недаром сказано: «Нет земли под небесами, неподвластной государю!»51 Навеки прославился мудрый праведник древности, омывший уши в водах реки Иншуй52, и два других мудреца53, добровольно удалившихся на гору Шоуян, чтобы питаться там побегами папоротника, — они понимали глубокий смысл ритуала, знали, что воле государя нельзя перечить! Тем более надлежит понимать это вам, первому в роду Тайра правителю государства!
Вот и я, говорящий ныне эти слова, человек неразумный, не умудренный ученостью и талантом, тоже удостоен звания министра. Но разве только в этом благоденствие Тайра? Семейство наше правит сейчас больше чем половиной всех земель государства, все поместья, сёэн54, находятся в нашей власти. Разве это не великое благодеяние двора? И если, забыв о великой монаршей милости, вы отправите государя в изгнание, вы поступите противно закону и оскорбите волю богини Солнца и бога Хатимана!
Боги охраняют Японию. Боги не потерпят нарушения гармонии и порядка. А помыслы государя и на сей раз, может быть, справедливы! Да, вы правы, наш род на протяжении нескольких поколений сокрушал государевых врагов, укрощал волны, бушевавшие на всех четырех морях, — то была наша великая служба государю! Но не следует похваляться заслугами, ибо гордыня принижает других людей. В семнадцати положениях Основного закона, начертанных принцем Сётоку55, сказано: «У каждого есть душа, и в каждой душе — свои стремления. Что верно для одного, неверно в глазах другого. Кто дерзнет рассудить, что хорошо, а что плохо? В каждом суждении содержится мудрость и безрассудство, подобно кругу, не имеющему конца. А посему, когда человеком владеет гнев, да убоится он прежде всего собственного греха!»
Счастье еще сопутствует вам — заговор удалось раскрыть. Больше того, коль скоро вы взяли под стражу дайнагона Нарити-ку, первого советчика государя, чего же нам опасаться, даже если бы государь вдруг надумал какой-нибудь необдуманный поступок? Накажите всех заговорщиков, как они того заслужили, и предайте забвению все это дело. Доложите обо всем государю, служите ему с еще большим усердием, проявляйте к народу еще большее милосердие, и боги защитят вас, и воля Будды пребудет с вами! Если же боги и будды прольют на вас свою благодать, я уверен, государь-инок тоже сменит свой гнев на милость. Сопоставляя в мыслях государя, моего владыку и господина, и вас, моего отца, я чувствую, что не в силах решить, кому я должен сохранять верность, а от кого отвернуться! Но, выбирая между правдой и кривдой, можно ли выбрать кривду?