Характерной чертой «Повести о дупле» является сочетание в ней самых разнообразных стилей. Такое сочетание не было обусловлено особым художественным замыслом. Прибегая к заимствованиям, автор не стремился привести к единообразию отдельные фрагменты, и эпизоды романа сохраняют с теми или иными источниками связь не только сюжетную, но и стилистическую. Многочисленные нити связывают «Повесть» с литературой, проникшей в Японию из Китая. Заимствованные из этой литературы сюжеты, по-видимому, впервые в «Повести» получают воплощение на японском языке. В подобных эпизодах стиль сух и лаконичен. Таково начало первой главы вплоть до смерти Тосикагэ. Масуда Кацуми отмечает, что эта часть (особенно эпизод обучения Тосикагэ у семи небожителей и появление Будды) и китайские переводы буддийских сочинений[81] стилистически очень близки.
Огромную роль играет в романе японская поэзия. Страницы романа насыщены танка, многие эпизоды представляют собой серии стихотворений, сочинённые группой персонажей по тому или иному поводу, без какого-либо комментария к стихам. Многочисленные стихотворения являются любовными жалобами, посылаемыми дочери Масаёри, и ответами красавицы. Кроме того, в романе часто сгруппированы стихотворения поздравительные или посвящённые любованию природой. Такие серии очень близки к разделам поэтических антологий, объединяющих стихотворения на одну тему.
Во многих эпизодах «Повести» стихотворения сопровождаются более или менее развёрнутыми комментариями. Эти фрагменты могли бы быть частями «Повести об Исэ» или «Повести о Ямато». Примером такого рода является отрывок из первой главы, повествующий о дочери Тосикагэ и молодом Канэмаса, страдающих в разлуке.
Но в целом роль стихотворений в «Повести о дупле» совершенно иная, чем в «Повести об Исэ» или «Повести о Ямато», в которых прозаический текст не имеет самостоятельной ценности. Иное дело в «Повести о дупле». Обратимся к той части первой главы, где стихотворения играют большую роль: к описанию жизни дочери Тосикагэ после смерти отца до описания тоски влюблённых. Этот отрывок содержит шестнадцать стихотворений. Сокращение их, конечно, обеднило бы текст, но не разрушило бы его смысла, не лишило бы его логической последовательности. Развитие сюжета не зависит от стихотворений, уже не являющихся центральным моментом композиции. Таким образом, соотношение прозы и поэзии в «Повести о дупле» изменилось по сравнению с предшествующими произведениями, основой отныне становится прозаическое изложение, в которое может быть вкраплено какое-то количество стихотворений.
В «Повести» явно влияние поэзии даже в эпизодах, не содержащих стихотворений. Это прежде всего относится к описаниям природы. Здесь мы касаемся проблемы, которая опять приводит нас к новаторству автора рассматриваемого произведения. Литература не отражает действительности, но лишь пользуется элементами реальной жизни. Если язык в целом гораздо уже реальности, то ещё более узким является литературный язык; он обозначает лишь тот круг явлений, который вошёл в сферу внимания автора. Почин в литературе играет огромную роль. На протяжении веков затем в произведения разных авторов входят выражения, созданные в глубокой древности. В японской средневековой литературе очень многое было сделано впервые автором «Повести о дупле»; правда, иные из его находок никогда в полной мере больше не были использованы. Но последнее не относится к пейзажу.
Языковое и жанровое разделение, которое существовало в японской литературе до X в., когда проза писалась на китайском, а поэзия главным образом на японском, явилось причиной того, что обращение к природе было ограничено областью поэзии. Проза была в основном историографическая и религиозная, копирующая китайские образцы. Сам жанр этих произведений, написанных к тому же на китайском, препятствовал появлению в них описаний японской природы. Что касается создаваемой с X в. прозы на японском языке, то природа не сразу получает в ней отражение, В первых образцах японской прозы природа отсутствует. В них почти не упоминаются ни растения, ни животные. Если в «Повести об Исэ» или «Повести о Ямато» и фигурируют в прозаической части кое-какие птицы и растения, то только потому, что автору необходимо мотивировать их появление в стихотворениях. Приведём в качестве примера последний отрывок из «Повести о Ямато», где описывается дом, в котором герой хочет укрыться от дождя. «Вошёл он, огляделся: у лесенки цветёт красная слива. И соловей поёт». Из дальнейшего ясно, однако, что даже это лаконичное описание не имеет никакого самостоятельного значения. Соловей упомянут сразу же в стихотворении дамы, живущей в доме, а на лепестках сливы она пишет второе стихотворение[82]. Даже в «Дневнике путешествия из Тоса», созданном Ки Цураюки, нет описаний природы ради природы. Крайне немногочисленные упоминания растений и птиц (например, сосен и аистов) выполняют роль прозаического вступления к стихам, близкого объяснениям в соответствующих поэтических антологиях. Это тем более удивительно, что «Дневник» — произведение чисто прозаического жанра; стихотворения здесь не играют формообразующей роли, и автор, казалось бы, мог свободно излагать свои впечатления от природы в избранном им прозаическом стиле. Явление на первый взгляд парадоксальное: Цураюки, который часто обращается к природе в своих стихах, становится абсолютно глух к ней, как только начинает сочинять прозу.