После того, как он сделал своё завещание, жизнь его оборвалась.
Вскоре умерла и кормилица.
* * *Оставшись одна, дочь Тосикагэ[125] дошла до крайней нищеты. Дни текли, а доходов не было никаких. Слуги её покинули. Каждый день кто-нибудь из них уходил, и скоро осталась она одна, совершенно беспомощная. Всего боясь и стыдясь своего положения, госпожа не хотела, чтобы кто-нибудь знал о её существовании, и пряталась от людей. Прохожие, глядя на дом, думали, что он необитаем, разбирали и по частям растаскивали строения. Вскоре из всех построек осталось только главное помещение, и даже веранда вокруг него исчезла. Сад зарос, как дикое поле.
Госпожа позвала к себе жить служанку своей покойной кормилицы, которая ютилась в бедном доме. Ещё при жизни отца случалось, что оброка с его земель не платили и надо было специально посылать кого-либо для его сбора, а сейчас, когда дочь дошла до крайней нищеты, и этот оброк оставался у управляющих, к вящему их удовольствию. Исчезли и мелкие личные вещи, которые спрятали тогда, когда скончались родители. Совершенно неопытная в житейских делах, госпожа проводила дни в тоске, весной глядя на цветы, а осенью на листья клёна. Ела она, если её кормила служанка, а если нет, то не ела. Почти всё, что было некогда в обширной усадьбе, исчезло, кроме ширмы и переносной занавески, за которыми мог укрыться только один человек. Отец её обладал утончённым вкусом, поэтому дом их когда-то был удивительно красив: просторные помещения, изысканно разбитый сад, и даже трава казалась не такой, как везде. Но сейчас за садом никто не ухаживал, и когда наступило лето, весь он зарос полынью и хмелем. Никто дочь Тосикагэ не навещал, так и жила она в одиночестве. Когда приходила осень, она смотрела на меняющиеся цвета трав и листвы, и грусть её была бесконечна.
— Днём и ночью я одна
И гляжу в тоске
Лишь в пустые небеса.
Так веду я счёт
Уходящим месяцам, —
бормотала она, одна-одинешенька, глядя в небо.
* * *Наступил восьмой месяц. Двадцатого числа первый министр отправился на поклонение в храм Камо[126]. Туда потянулось торжественное шествие. В установленном порядке двигались танцовщики, музыканты — исполнители священных песен и плясок кагура[127] и огромное число слуг. Когда эта толпа проходила мимо дома Тосикагэ, юная госпожа подошла к ветхим ставням и стала смотреть на идущих музыкантов и проезжающие экипажи. В сопровождении многочисленной свиты шли два молодых господина. Одному было лет двадцать, второму не больше пятнадцати. Младший, блистающий красотой, как драгоценный камень, был ещё в том возрасте, когда носят причёску унаи[128]. Это был Канэмаса, четвёртый сын первого министра. Отец любил сына беспредельно и ни на мгновение не отпускал от себя. Все звали юношу Молодым господином.
Когда молодой человек проходил перед домом Тосикагэ, он залюбовался прекрасными цветами китайского мисканта, разросшегося у изгороди, и окликнул старшего. Тот посмотрел и произнёс:
— Так и влекут к себе эти цветы!
Показалось мне:
Кто-то машет рукавом,
Манит меня в дом…
Нет, то мисканта цветы
Ветер взволновал.
Он двинулся дальше, а Молодой господин со словами:
— То не ветер взволновал
Мисканта цветы.
Это кто-то в глубине,
Рукавом боясь взмахнуть,