— Я ни в чём не укорял его, — ответил Тикагэ. — У меня не было серьёзных оснований для порицания. За что бы я стал его бранить?.. Только вот как-то раз пришёл ко мне некто и рассказал о неблаговидном поступке сына. Мне стало очень не по себе, но я ни о чём не расспрашивал Тадакосо и о посещении этого человека ему не рассказал. Я сказал только одно: «Твои поступки предосудительны, поэтому отныне я вряд ли смогу заботиться о тебе».
— Вот поэтому-то он и впал в отчаяние, — решит император. — До сих пор ты ему ни малейшего неудовольствия не выказывал, всегда любил его и вдруг говоришь, что не можешь простить ему вину. Естественно, что он пришёл в отчаяние. А что тебе рассказали о нём?
— Что Тадакосо вроде бы доложил вам, будто я питаю против вас злые намерения.
— Никогда такого не было! — воскликнул император. — Тадакосо никогда ничего подобного ни о ком не говорил, а уж тем более — о своём родном отце! Кто бы, зная характер твоего сына, мог поверить такой клевете? Совершенно ясно, что ты был кем-то обманут… Неприятно касаться этого предмета, но всем давно известно, что вдова левого министра всегда была очень зла. Наверное, наговор идёт оттуда.
Тикагэ ничего не мог ответить на это. Плача, покинул он императорский дворец, а дома погрузился в глубокое раздумье. «Эти ужасные вещи, начиная с пропажи пояса, подстроила вдова левого министра. О, если бы я следовал словам моей покойной жены, сказанным на смертном одре, я не потерял бы своего сына! Но я связался с этой бесстыдницей, и меня постигло такое горе. Недаром столько рассказывают от коварстве мачехи!» — стенал он.
Министр забросил службу. Он стал проводить время в соблюдении постов, в умерщвлении плоти — и всё для того, чтобы вновь увидеть Тадакосо. Тикагэ не мог спокойно слышать даже упоминания о Первом проспекте.
Госпожа из северных покоев меж тем мучилась, что Тикагэ к ней не приходит. Она возносила к небу горячие молитвы, собирала у себя гадальщиков, познавших науку Тёмного и Светлого начал[198], и чародеев, устраивала различные заклинания, но всё было зря. Она убивалась так же горько, как убивался Тикагэ о пропавшем сыне. Вдова достала письма, которые министр писал ей в те времена, когда навещал её, но при взгляде на них ей стало ещё горше. Она уложила их в шкатулку из аквилярии и отправила министру, приложив печальное послание:
«Хотелось мне сохранить эти письма как память о Вас, но думаю, что не сегодня-завтра прервётся моя жизнь, и я решила, пока жива, возвратить их Вам. В нашем мире глубоких чувств больше не встретить…
Письма старые открыв,
Думала, увижу вновь
Половодье реки.
Высохла река,
Предо мной лишь мелкий брод.
Мне нечего больше Вам сказать».
Прочитав это послание, Тикагэ подумал: «Что за жестокая душа! Пусть она и зла, но как осмеливается столь бесстыдно укорять меня? О, если бы я мог отомстить за то горе, что она причинила мне и Тадакосо!» Но он был человеком сердобольным, и поэтому ответил ей так:
«Из-за несчастий, что постигли меня в последнее время, я донельзя страдаю, никого не вижу и даже не хожу в императорский дворец. Поэтому я не показывался у Вас. Мне тоже кажется, что до завтрашнего дня я не доживу, а поскольку теперь уже нет никого, кто бы позаботился о моих делах, и я Вам возвращаю все письма. Что же до многочисленных отмелей,
Думал когда-то,
Что мелкую речку
Вброд смогу перейти.
Но ныне в омут глубокий
Я с головой погрузился»[199].
Он сложил в две ажурные серебряные шкатулки все её письма, начиная с первого, которое она прислала, привязав его к тростнику, и отослал ей. Отчаянию госпожи из северных покоев не было границ.
Проходили дни и месяцы. Министр всё тосковал и ни в чём не находил утешения. «Надо мне уйти в горы и жить отшельником, — подумал он. — Горько мне оставаться в этом мире!»
«В бухте Таго на песок
Набегает белая волна.
Нет спасенья от тоски
Рыбаку. Ведь сын его
В море навсегда исчез»,[200] —
написал он стихотворение.
Второй военачальник Левой личной императорской охраны сложил так:
— Не напрасно назвали берег,
Где белые волны встают беспрерывно,
Бухтой Таго…
Ведь это всё, что осталось
На память о сыне.
Помощник военачальника Левой дворцовой стражи сложил так:
— Страна Суруга далеко,
Там бухта Таго…
Но и здесь к берегу льнут
Белые волны, как будто
Помнят они о милом ребёнке.
* * *