— Почему вдруг заиграли на корейских флейтах? — спросил Масаёри.
— Кажется, что советник министра танцует корейский танец,[25] — ответил Тадаясу.
— Все эти нынешние утончённые молодые люди так неприятны![26] — заметил Канэмаса. Но Масаёри рассмеялся, и за ним все дружно расхохотались. У всех стало легко на душе.
Увидев Масаёри, Накатада сам засмеялся и сел, но генерал сказал ему:
— Можно и окончить «Многие лета». Нельзя останавливаться на половине.
Тогда Накатада встал и исполнил весь танец до конца, восхищая всех своим неподражаемым мастерством.
Масаёри вручил ему верхнее платье из ткани с гербами, на которых были изображены журавли. Накатада надел его и принялся исполнять благодарственный танец, но в это время раздался голос его матери, которая должна была перерезать пуповину:
— Пусть кто-нибудь поможет. Это прямо улитка какая-то!
Накатада, встав на колени, спросил:
— Что нужно сделать?
— Дай что-нибудь из нижнего белья, — ответила госпожа.
Накатада снял с себя шаровары и протянул ей.
— Дай ещё что-нибудь! — попросила мать.
Он снял белые штаны на подкладке и вручил матери со словами: «Пусть долгой будет её жизнь!» Он приблизился к вешалке и заглянул за полог. При виде его все женщины рассмеялись.
— ‹…› — сказал он, а Соо ответила: — Конечно, в таком виде бегать сподручнее!
Мать Накатада тщательно обтёрла новорождённую, отрезанную пуповину завернула в данные ей Накатада штаны и взяла девочку на руки. Накатада, стоя на коленях рядом с пологом, за которым находилась его жена, стал просить:
— Сначала дай мне.
— Ты думаешь, что говоришь?! — воскликнула госпожа. — Как можно вынести ребёнка наружу!
Накатада, оставаясь на том же месте, натянул полог на голову и взял младенца на руки. Девочка была очень крупной и хорошо держала головку. Она была очень красива и блистала, как драгоценный камень.
— Какая большая! Наверное поэтому жена так долго мучилась, — говорил он, прижимая дочку к груди.
— Ну-ка, ну-ка! — приблизился к нему Масаёри. Но Накатада ответил:
— Сейчас я вам её ни за что не покажу.
— Ты уже теперь прячешь свою дочь? — засмеялся тот.
— Я возьму у матери кото «рюкаку-фу» и буду оберегать Инумия! — заявил Накатада.
— Ты слишком рано завёл речь о кото, — рассмеялась его мать. — В такое время можно было бы заботиться о чём-нибудь другом.
— Обыденные вещи не имеют никакого значения, — ответил Накатада. — А туда, где находятся эти кото и где они звучат, обращают свой взор небожители, пролетая в высоких пределах, поэтому я и хочу поставить инструмент рядом с дочерью.
Мать его послала распорядительницу из Отделения дворцовых прислужниц к Канэмаса: «Передайте ему, что Накатада просит доставить сюда моё кото. Пусть он привезёт».
Канэмаса сразу же отправился на Третий проспект и привёз инструмент. Принц Тадаясу принял у него кото и принёс его Накатада. Инструмент был в вышитом китайском чехле. Держа ребёнка у груди, Накатада взял кото.
— В течение многих лет я сокрушался, не зная, кому передать тайны исполнительства, но теперь я спокоен. — С этими словами он заиграл «Хосё».
Играл он блистательно, звуки были такими проникновенными, что у слушающих замирало сердце. Казалось, что вместе с кото звучит множество других инструментов, и слушать эту музыку издалека было даже лучше, чем вблизи. Все сановники и принцы заволновались: «Слушайте, слушайте! Произошло счастливое событие! Мы должны были предвидеть! Как это мы оказались нерасторопны?» — некоторые из них, даже не надев как следует обуви, другие прямо в том, в чём были, — все поспешили к усадьбе Масаёри и стали как вкопанные перед восточной верандой тех покоев, где родился ребёнок.
Советник министра Судзуси отдыхал, когда неожиданно услышал звуки музыки. Он пришёл в такое изумление и так спешил, что даже не заправит тщательно волосы в головной убор. Он явился к Масаёри в волочащихся по земле шароварах и верхнем платье, весь костюм его был в таком беспорядке, что некоторые, глядя на него, не могли удержаться от смеха. Судзуси был недоволен, что ему никто не сказал о совершившемся событии, и жестами пытался успокоить смеющихся. Стоя на площадке, замощённой камнями, он привёл в порядок верхнее платье и шаровары. Часть сопровождающих его осталась у ворот, другие вошли за глинобитную ограду.
Накатада громко играл «Хосё», и вдруг начал свирепо дуть ветер. Небо стало угрожающим. Накатада подумал: «Нет, на этом кото нельзя играть, как на обычном инструменте. Это всё так странно» — и перестал играть.
— Я хотел было исполнить одно из старых произведений, но небо стало таким грозным, что я не могу продолжить. Сыграй-ка ты что-нибудь на «рюкаку-фу», чтобы успокоить духов! — обратился он к матери.
— Как же такое незначительное существо, как я, может играть сейчас? — стала отнекиваться она.
— Вряд ли когда-нибудь будет более серьёзный для меня повод, — возразил Накатада.
Тогда мать вышла из-за полога, села за кото и заиграла. О её игре можно рассказывать бесконечно. Звуки, извлекаемые Накатада, были настолько великолепными, что внушали трепет, от них изменялись цвет облаков и ветер. Что же касается игры его матери, то услышав её, больные и объятые скорбью забывали свою хворь и тоску, чувствовали облегчение и надежду, и жизнь представлялась им долгой. Жена Накатада, услышав эти звуки, почувствовала себя ещё моложе, чем была до беременности, и забыв о своих страданиях — кто бы подумал, что она перенесла роды? — поднялась с постели.
— Тебе нельзя вставать, полежи ещё немного, — забеспокоился Накатада.
— Я не чувствую никаких страданий. Когда я услышала эту музыку, все муки мои прекратились, — успокоила она его.
— Ты простудишься! — запротестовали госпожа Дзидзюдэн и мать Накатада и опять уложили её в постель.
Мать Накатада, окончив играть, спрятала кото в чехол и поставила его у изголовья молодой матери, рядом с мечом.
Наступил рассвет. Подняли все решётки, поставили переносные занавески. Масаёри вместе со всеми родными братьями принцессы стремительно спускался по лестнице; казалось, что лестница вот-вот обвалится. Все выстроились в ряд — сам министр, принцы, сыновья и зятья Масаёри — и исполнили благодарственный танец. Хотя это поздравление и было обращено к Накатада, он даже не поблагодарил за него, а так и оставался сидеть на своём месте с младенцем на руках.
В это время прибыл второй военачальник Личной императорской охраны, занимавший в то же время должность главного архивариуса, с письмом от государя:
«Я бесконечно радуюсь тому, что удивительное дитя появилось на свет благополучно и что рождение его сопровождалось разными счастливыми событиями. Согласно обычаю, я должен был бы издать указ о повышении в чине, но, к сожалению, сейчас нет ни одного свободного места».
Из-за осквернения[27] нельзя было выполнить всего положенного по этикету при получении письма от императора, но Накатада спустился с лестницы и исполнил благодарственный танец. Государю послали ответ. Затем из императорского дворца прибыл архивариус, состоявший одновременно чиновником третьего класса Палаты обрядов, с письмом от императора жене Канэмаса:
«Мне не хотелось бы, чтобы Вы думали обо мне как о человеке ненадёжном — я долго не писал Вам против своей воли. Во время нашей встречи, редкостной по своему очарованию, я не в силах забыть звуки кото, на котором Вы играли, возымел желание, чтобы Вы время от времени приезжали ко мне во дворец и поэтому назначил Вас главной распорядительницей Отделения дворцовых прислужниц. Но мне кажется, что муж Ваш успешно противится Вашим посещениям дворца. Я страшно ему завидую: он владеет тем, к чему я так стремлюсь. Я беспокоюсь о здоровье принцессы, но поскольку Вы оказываете ей помощь, я совершенно уверен, что она скоро забудет о своих мучениях. Ах, если бы я был волен в своих передвижениях, я бы немедленно отправился к Вам. Ибо похоже, что Вы так и не появитесь при дворе».
25
Прим.5 гл. XIII:
Ответ принца непонятен, так как «Многие лета» — танец китайского происхождения (см. примеч. 80 к гл. I).
27
Прим.7 гл. XIII:
Роды относились к числу явлений, которые в синтоистской традиции воспринимались как «скверна».