Накатада подробно рассказал матери обо всём, что произошло в тот день во дворце. Она очень этому радовалась. Сын же самого Накатада звал отцом Канэмаса, а на отца смотрел как на постороннего. Когда Накатада появлялся у жены, мальчик говорил равнодушным голосом: «Пожаловал генерал». А сын Сайсё звал Накатада отцом и был к нему очень привязан. Это очень нравилось и очень трогало Накатада.
В столицу прибыл помощник генерал-губернатора острова Цукуси. Он преподнёс Канэмаса двадцать серебряных коробок тончайшей работы, китайский узорчатый шёлк, гребни из аквилярии, украшенные перламутром. Мать Накатада послала семь коробок Третьей принцессе, четыре оставила себе, а остальным жёнам Канэмаса послала по две-три коробки. Канэмаса посоветовал ей соблюдать при этом разницу в их положении, но она ответила:
— Надо было бы, но я не хочу никого унижать.
В одну коробку она уложила пять штук китайского узорчатого шёлка, в другую гребни из аквилярии и красного сандалового дерева и послала всё это госпоже Сайсё. К подаркам она приложила стихотворение:
«Если самшитовый гребень
Рассказал бы о чувствах,
Что к тебе я питаю,
Тебе не пришлось бы вздыхать,
Что слишком черства я».[345]
Госпожа ответила ей:
«Вновь оживают
Меж нами
Старые чувства.
Мне об этом поведал
Самшитовый гребень.
Мне хотелось бы дать один гребень тётке».
Мать Накатада и госпожа Сайсё посылали друг другу письма, отношения между ними были прекрасными; в тайне от всех они виделись друг с другом, подолгу говорили по душам и клялись в дружбе.
Накатада часто являлся к отрёкшемуся от престола императору Судзаку, к царствующему императору и к наследнику престола. Временами, когда его призывали во дворец, он думал, что у него нет ни мгновения душевного покоя. Как-то он сказал жене:
— Иногда, размышляя о своей жизни, я думал, что после женитьбы на тебе я обрёл спокойствие и после рождения Инумия мне нечего просить от жизни и не о чем беспокоиться. Но если поразмыслить хорошенько, у меня есть много причин для беспокойства, может быть, даже больше, чем у других.
— О чём ты? — спросила она.
— Ты совершенно не думаешь об Инумия. Она ещё только ползала, но когда смотрела на кото, то казалось, что она уже хотела на нём играть. Время бежит быстро. Она начала понимать, что к чему, надо найти подходящее место, и там со спокойной душой учить её музыке. Вот о чём я думаю постоянно, это не даёт мне спать по ночам. Обучение требует большой сосредоточенности, и я боюсь, что не смогу осуществить это дело. В следующем году ей будет семь лет, а я всё ещё не учу её. Матушку мою начали учить с четырёх лет. Ты спешишь с обрядом надевания штанов,[346] и всё приготовила к нему, но с этим-то как раз можно и подождать, — говорил он удручённо.
— Знаешь, я тоже об этом думаю, — ответила принцесса. — Когда речь идёт о людях обыкновенных, то беспокоиться об их будущем не стоит, но будет жаль, если из Инумия вырастет заурядное существо. Ты должен, ни о чём не тревожась, начать обучать её. Или ещё лучше, чтобы твоя мать…
— Вряд ли я смогу оставить Инумия одну. Кроме того, учиться лучше начинать у посредственных учителей. Давным-давно мой дед, попав к семи небожителям, начал учиться у наименее искусного из них, а в конце учился у самого блистательного. Отрёкшийся от престола император изволит говорить, что я играю хорошо, но когда речь заходит об игре матушки, он не находит слов для похвал. Когда я слушаю её, я сожалею, что прошли былые времена, и я не знаю, как играл на кото мой дед. Поэтому я не думаю, что Инумия надо сразу же учиться у моей матери. Сначала пусть она научится всему, что знаю я. Весной проникать мыслью в пение соловья, в горы, окутанные лёгкой дымкой, в ароматы цветов.[347] В начале лета думать о крике кукушки в ночи, о блеске утренней зари, о роще звёзд, сияющих на небе.[348] Осенью думать о дожде, о яркой луне в небесах, о цикадах, стрекочущих на разные голоса, о шуме ветра, о небе, виднеющемся сквозь покрытые багряными листьями ветви клёна. Зимой — об изменчивых облаках, о птицах и зверях; глядя при блеске утра на покрытый снегом сад, представлять высокие горные пики, ощущать течение воды на дне чистых прудов. Глубоко чувствующим сердцем и высокой мыслью объять самые разнообразные вещи. Следя за их изменениями, познать изменчивость всего сущего. Задуматься, как выразить всё это в звуках кото. И таким образом проникнуть благодаря музыке в суть тысячи вещей. Это совсем не то, что попусту бренчать на инструменте, как это ты делаешь, — сказал он.
Принцессе стало грустно, и она со стыдом слушала слова мужа о том, что игра на кото — не просто приятное времяпрепровождение.
— Почему же ты не научил меня хотя бы чему-нибудь из таких важных вещей? — упрекнула она его. — Мне бы хотелось послушать, как ты будешь учить Инумия, и научиться чему-нибудь самой.
Он засмеялся и ответил:
— ‹…› Если говорить серьёзно об обучении Инумия, необходимо, чтобы она слушала мою игру в спокойной обстановке, один на один со мной. Я всё время думаю, куда бы нам уединиться. Этот дом для нашей цели не подходит: он слишком шумен. Не переехать ли нам в старую усадьбу матери на проспекте Кёгоку? ‹…› Я приказал в прошлом году отстроить главное помещение, а сейчас надо построить флигеля ‹…›. Накатада отправился к своей матери.
— Я научила твоего сына читать по букварю,[349] он за один день всё запомнил и читает наизусть, — рассказывала госпожа. — Он читает лучше, чем обычно читают стихи. Это замечательно!
— Вы прекрасно проводите время, — согласился Накатада. — Я-то всегда прежде всего забочусь об Инумия, а сейчас завидую её брату. Ты так быстро научила его читать.
— Ты ведь никого и близко к Инумия не подпускаешь. Почему до сих пор ты не учишь её музыке?
— Она только и твердит, что хочет играть на кото. И я не знаю, как поступить. Я хочу попросить разрешение у царствующего императора и у отрёкшегося от престола императора удалиться от службы, отбросить все повседневные заботы и затвориться в уединении. Я бы хотел, чтобы ты приходила ко мне и научила тому, в чём я не силён. Об этом я мечтаю днём и ночью.
— Должна признаться, что и я об этом думаю, — сказала госпожа. — Моё искусство клонится к закату,[350] поэтому тебе надо поспешить.
— Она так быстро всё схватывает, что мне становится страшно. И непременно должна хорошо играть на кото, — сказал Накатада, затем, понизив голос, продолжал: — Но где учить её? Дом, в котором живёт Первая принцесса, всегда полон народу, там шумно, он для занятий не подходит. Да и ваш дом в этом смысле не очень хорош. Я хочу отстроить дом на проспекте Кёгоку. Мне кажется, что старая усадьба лучше всего соответствует моим намерениям. Возможно, отец и не одобрит моих планов, но для меня это — дело всей жизни.
— Ты прав, — поддержала его госпожа. — Если твой отец и не будет доволен, не обращай на это внимания. Делай так, как сказал. Старая усадьба — самое подходящее место. Уже многие годы, слыша разговоры о ней, я мечтаю туда перебраться. Спокойно вспоминать прошлое, заказывать молебны по покойному отцу и самой выполнять обряды… — И не в силах сдержаться, она заплакала. Накатада, вспоминая грустное прошлое, тоже прослезился.
— Прекрасное намерение! — сказал он. — И мне хотелось бы иногда, затворившись там, размышлять о непостоянстве нашего мира. Нужно отвезти туда священные книги. Я давно уже хочу отслужить молебен по деду, но из-за своей службы и семейных дел никак не могу найти времени. Пока жив отец, мне вряд ли удастся самому стать отшельником и служить Будде. Но чтобы я смог выучить Инумия так, как хочу, мне необходимо на некоторое время удалиться от мира. Я мечтаю явить миру чудо.
345
Прим.19 гл. XIX:
Стихотворение построено на омонимах:
346
Прим.20 гл. XIX: Обряд надевания штанов совершался в возрасте 3–4 лет независимо от пола ребёнка.
347
Прим.21 гл. XIX:
В нижеследующем отрывке Накатада упоминает традиционные образы японской поэзии, соответствующие определённым временам года. Эти образы зафиксированы уже в «Собрании мириад листьев», например, о весеннем тумане и поющем соловье говорится в № 1812–1821, о пении кукушки летней ночью в № 1932, 1938, 1943,1952.
348
Прим.22 гл. XIX:
Цитируется стихотворение Какиномото Хитомаро («Собрание мириад листьев» № 1068):
Вздымается волна из белых облаков,
Как в дальнем море, средь небесной вышины,
И вижу я:
Скрывается, плывя,
В лесу полночных звёзд ладья луны.
(Перевод А. Е. Глускиной)
349
Прим.23 гл. XIX:
Букварь «Тысяча иероглифов» (кит. «Цяньцзывэнь») — первый школьный учебник (по названию первой книги для чтения, составленной в Китае в VI в. н. э., содержащей 1000 иероглифов).
350
Прим.24 гл. XIX:
Мы следуем толкованию Коно Тама. Мията Ваитиро указывает, что это место непонятно.