Николай Николаевич ПАНОВ
ПОВЕСТЬ О ДВУХ КОРАБЛЯХ
ПРОЛОГ
Туман рассеивался и редел. Вдалеке, за цепью остроконечных дымчатых скал, отделявших нас от внутреннего рейда одного из скандинавских портов, ясней проступали очертания американского военного корабля.
Как длинный ступенчатый остров, лежал он раньше в тумане, заслонив готические городские дома. Теперь мы увидели стальную многоярусную мачту, поднятые к тучам дальномеры, протянутые над палубой грозные орудийные стволы. Пропеллеры и крылья боевых самолетов мерцали на верхней палубе. С бронированных высоких бортов сбегали косые трапы.
— Техника! — задумчиво сказал молодой матрос нашего ледокола.
— Коробка ничего, — ответил с обычным своим снисходительным видом водолаз Костиков, стоявший с ним рядом. — Только нам нечему тут особенно дивиться... Если начать считаться, в нашем советском флоте посильнее есть корабли...
Он помолчал, зорко всматриваясь в американский тяжелый крейсер.
— А ты знаешь, что точно такому зверю из гитлеровского флота ледокольный пароход «Ушаков» один на один дал бой в Ледовитом океане?
— Вздор, старшина! — вмешался в разговор помощник штурмана Воробьев. Он принадлежал к тому типу еще встречающихся у нас молодых людей, которые считают возможным всегда и по всякому поводу высказываться с предельной резкостью и апломбом. — Не может быть, чтобы ледокол дал бой тяжелому крейсеру!
— В ту войну, товарищ второй штурман, все могло случиться, — сказал Костиков, покосившись на Воробьева. — Да вот боцман Агеев подтвердит, если не верите...
Агеев молчал. Сидя на кранце — плетеном из ивовых прутьев грушеобразном вальке, употребляемом при швартовке кораблей, — он смотрел в океанскую даль своими яркими желтоватыми глазами. Как всегда, он был занят делом, — его коричневые сильные пальцы ритмично двигались, плетя матик из пенькового троса. Мысли его были, видимо, далеко.
— Боцман! — окликнул его Костиков.
— Товарищ второй штурман, может статься, этого и не слыхал, — осторожно сказал Агеев. — В то время о таких вещах в газетах не писали. Не велено было балакать о таких вещах.
Занятый своими мыслями, он все же, оказывается, слышал весь разговор. Он сделал короткое движение — потянулся в карман за трубкой и сразу отдернул руку. Мы принимали топливо у танкера, пришвартованного с другого борта; все кругом было пропитано легкими маслянистыми испарениями нефти.
— А вы, боцман, разве имели отношение и к этому делу? — спросил я.
— Я-то не имел, — сказал Агеев, вставая. — Я только один намек командованию подал. А вот друзья с «Громового» об этом рассказывали много, «Громовой» тоже в той операции участвовал, у Тюленьих островов... капитан-лейтенант Ларионов...
Я вынул свой блокнот. Речь зашла о событиях, которые давно интересовали меня. Лучший мой друг военный корреспондент Калугин был на борту «Громового» во время боя у Тюленьих островов.
— А об «Ушакове» вы можете что-нибудь рассказать, боцман?
— Об «Ушакове», — сказал Агеев, — вам лучше всего наш капитан расскажет... Он старый полярник, как раз в то время поблизости был.
Держа в пальцах свою знаменитую трубочку, он пошел вдоль палубы легким и быстрым шагом, ища, где можно спокойно покурить...
Скоро я нашел случай поговорить с капитаном ледокола.
— Сергей Севастьянович, — спросил я за обедом, когда окончился разговор о текущих делах похода, — правда, что вы были у Тюленьих островов во время рейда «Геринга»?
— Был, — сказал капитан Потапов, пристально взглянув на меня усталыми, темными глазами из-под приподнятых узких бровей. — Я тогда из высоких широт пришел на ледоколе «Чириков»... Подождите!
К счастью, на этот раз он оказался общителен. Уйдя в свою каюту, он вернулся с небольшой фотокарточкой на ладони. Два парохода, до мачт заросшие льдом, два смутных подобия ледоколов, будто целиком вылепленные из снега, вырисовывались на белесом арктическом фоне.
— Это я стою рядом с «Ушаковым».
Меня не удивила странно построенная фраза. Я давно привык к манере моряков отожествлять себя со своими кораблями.
— Мы тогда борт к борту в Арктике зимовали. Ну, вечерами и балакали о разных приключениях. Ведь меня самого «Геринг» чуть не потопил. Я был на траверзе Тюленьих островов, у меня на борту было пятьсот пассажиров — семьи зимовщиков. А «Ушаков» вез смену с Большой земли. Я, как принял радио о рейдере, сейчас же на новый курс и самым полным к полюсу!
— А «Ушаков» принял бой с тяжелым крейсером?
— «Ушаков» стоял в бухте, ему некуда было податься. Он, точно, дал «Герингу» бой.
— Как же ледокольный пароход мог биться с тяжелым крейсером? Неужели «Геринг» не потопил его?
— Это целая повесть, — медленно сказал капитан Потапов. — Повесть о морской дружбе, если хотите... о моральных качествах наших людей... Если без всяких подробностей кому-нибудь рассказать, пожалуй, не поверит.
Мне пришла в голову неожиданная мысль:
— Вы, может быть, и Ольгу Петровну Крылову встречали, если бывали в Полярном?
— А что вы знаете из истории капитана третьего ранга Крылова? — вмешался в разговор офицер-североморец, обедавший с нами.
Разговор стал общим. Легендарная операция у Тюленьих островов оказалась известной всем присутствующим. Как героическая симфония встали в нашей памяти дела и люди Великой Отечественной войны.
И лирической мелодией вплелась в эти воспоминания необычайная история капитан-лейтенанта Ларионова и Ольги Петровны Крыловой.
Думая о ней, я вспоминаю всегда ветреную полярную ночь, тонкую световую щелку в затемненном окне двухэтажного деревянного дома с высоким обледенелым крыльцом.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МОРЕ
Сопки, цвета потемневшей меди.
Погрузили в океан бока.
Будто на гигантском постаменте
Дремлют снеговые облака ...
В этих гор гранитные скрижали
Врезать бы простые имена
Тех, кто здесь, в сраженьях воскрешали
Сказочных героев времена.
Ведь недаром там, на пьедестале
Вздыбленных над океаном скал.
Есть слова: «Здесь был великий Сталин», —
В дни войны моряк их высекал.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Калугин толкнул стальную тяжелую дверь, выбежал наружу. Скользкая палуба шатнулась под ногами, ветер хлестнул по лицу пригоршней острых стремительных брызг.
Со всех сторон гудела ледяная темнота. Он ничего не видел, только слышал грузный топот многих людей по палубе и по трапам.
— Лодка! — деловито крикнул кто-то, пробегая мимо.
В уши больно ударил звонкий, раскатистый гул, будто огромный стеклянный шар лопнул над морем. Калугин ухватился за поручни, всматривался изо всех сил. Очки покрылись изморозью, извилистыми потеками. Он протер стекла пальцами. Некогда было доставать платок.
Теперь видимость стала лучше. То, что после яркого света каюты показалось сперва полной тьмой, обернулось сумерками наполненного летящим снегом и плещущими волнами простора. Быстрые покатые волны набегали спереди и с боков и уносились бесшумно под борт корабля.
Ни топота, ни голосов не было слышно теперь. Экипаж стал на боевые посты. Кругом, на шкафуте, не было никого; корабль заносило то вправо, то влево, он шел противолодочным зигзагом; плоская лужица мутной воды перекатывалась на рельсовой дорожке под ногами.
Подводная лодка? Что происходит вокруг? Опять вокруг разносились мучительно-звонкие гулы, не похожие на обычные взрывы, Калугин держался за поручни, бегущие над бортом у полубака, всматривался вдаль и не видел ничего, кроме пустынной, бугристой, кое-где вскипающей белыми гребешками воды. Началось, наконец, началось! Но здесь стоять бессмысленно, нужно подняться на мостик.