— Разрешите пройти, товарищ капитан?
Сзади, с двумя дымящимися ведрами в руках, ждал разрешенья пройти краснофлотец в холщевой спецовке.
— Проходите, — сказал Калугин поспешно.
Краснофлотец, покачивая ведрами, окутанными паром, пробалансировал к самому концу юта, где, перехваченные железными полосами и цепями, лежали двумя шеренгами черные, обледенело поблескивающие цилиндры глубинных бомб.
Облака пара окутали краснофлотца. Он вылил одно ведро на крепление бомб, затем второе, стал тщательно протирать ветошью отогретый металл.
Он склонялся над самой кормой, вместе с ней взлетал и опускался над сплошным полем бушующей пены. Потом медленно распрямился, вытирая лицо. Ветер раздувал штанины холщевых брюк, под расстегнутым воротом синели полосы тельняшки. Он зябко съежился, подхватил ведра, скользя по гладкой палубе, как по катку, побежал к надстройке.
И долго потом в памяти Калугина жил этот «хозяин глубинных бомб», под ледяным ветром отогревающий стеллажи, — жил как символ повседневного героического труда военных моряков непобедимого сталинского флота.
Но сейчас другая мысль занимала его. Он думал о помощнике командира. Видимо, не зря старший лейтенант Бубекин вспомнил сейчас о землянке!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первая встреча Калугина со старшим лейтенантом Бубекиным была красноречиво-короткой. Перед походом, выйдя из каюты заместителя по политической части, он пошел представляться помощнику командира корабля.
— Фаддей Фомич Бубекин — старший офицер, хозяин кают-компании, — сказал ему Снегирев. — Он прикажет поставить вас на довольствие, отведет вам место за столом.
Низенький широкоплечий человек сидел в своей каюте спиной к двери и что-то записывал в большой журнал.
Он был в расстегнутом кителе, его коротко остриженный затылок близко пригнулся к широкому развороту журнала. Когда он обернулся, Калугин увидел глубоко сидящие под густыми бровями колючие, краснеющие кровяными прожилками глаза. Под кителем, из-под тельняшки, виднелась волосатая грудь Бубекина.
Старпом встал, быстро застегивая китель. Молча пожал Калугину руку, внимательно прочел удостоверение, командировку и аттестат. Взглянул на Калугина снова, как бы сравнивая его лицо с фотокарточкой на удостоверении.
— На довольствие вас зачислю, товарищ капитан... Кушать будете в кают-компании, вместе со всеми офицерами. Только, сожалею, постоянного места за столом предоставить вам не могу. Будете сидеть на свободных местах вахтенных офицеров... Очень сожалею...
Он обрывисто замолчал, не сводя с Калугина неотступный вопросительный и действительно будто извиняющийся взгляд.
— Что ж, превосходно, — весело сказал Калугин. — Вы напрасно волнуетесь, товарищ старший лейтенант. Знаете, на передовой, в землянке, иногда и просто на полу ели, из одного котелка...
Но, еще не договорив фразы, он понял, что она не произвела желаемого эффекта.
— Ценим лишенья и подвиги сухопутных друзей, — сказал Бубекин. — Ценим и восхищаемся и счастливы были бы разделить их сами... — Горечь, прозвучавшая в его тоне, сменилась неожиданным раздраженьем. — Однако разрешите вам доложить, товарищ капитан, теперь будете кушать не в землянке, а в кают-компании эскадренного миноносца... Со всем флотским гостеприимством привыкли принимать гостей.
— Но я же не гость, Фаддей Фомич, — улыбнулся Калугин. — Я такой же офицер, как и вы. Как видите, командирован к вам для работы.
Недоверчивое выражение пробежало по лицу старпома. Будто удержавшись с трудом, чтобы не возразить что-то, он тщательно разгладил и положил на стопку документов листок аттестата.
— С ночевкой устроились?
— Прекрасно устроился, — сказал Калугин. — Старший лейтенант Снегирев пригласил меня в свою каюту.
— В таком случае прошу отдыхать. Вестовой принесет вам белье. Чем еще могу служить, товарищ капитан?
— Да нет, будто все, — поспешно сказал Калугин. — Спасибо за содействие, Фаддей Фомич.
— Прошу отдыхать.
Бубекин отвернулся к столу, взял в руки журнал, давая понять, что разговор окончен.
Когда теперь в обеденное время Калугин вошел в кают-компанию, Бубекин рассматривал истрепанную географическую карту, разложенную на боковом столике, возле дивана. Почти все офицеры были, видимо, в сборе.
Снегирев тоже склонялся над картой. Лейтенант Лужков и доктор Апанасенко — медлительный, рябоватый юноша с белыми погонами младшего лейтенанта медицинской службы — играли в шахматы, то и дело поправляя фигуры, сползающие от качки на соседние клетки.
Мистер Гарвей стоял, опершись на спинку кресла доктора; золотая завитушка нашивки блестела на рукаве его кителя.
В дверях вырос рассыльный. Изогнутая дудка на его груди покачивалась в такт быстрому дыханию.
— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант.
Старпом оторвался от карты. Необычно доброе выражение разгладило его брови.
— Ну что, рассыльный?
— Товарищ старший лейтенант, командир корабля на мостике. Просит начинать обед без него.
— Хорошо, свободны, — сказал Бубекин. Рассыльный исчез. Слегка вразвалку старпом прошел к креслу во главе стола, остановился, опершись рукой на скатерть. — Товарищи офицеры, прошу занимать места.
Все садились за стол. Калугин стоял в нерешительности. Куда садиться на этот раз? Бубекин указал на одно из кресел.
— Прошу вас сюда. Артиллерист на вахте, придет позже.
Калугин сел между Снегиревым и Лужковым. Напротив него был мистер Гарвей. Кресло во главе стола, рядом с Бубекиным, — командирское место — оставалось свободным.
Вестовой двигался вокруг, наливая в стоящую перед каждым стопку «наркомовские сто граммов» — паек боевых походов. Каждый придерживал стопку рукой, чтоб не расплескалась ни капли.
Старпом вынул из кармана головку чесноку, делил ее на дольки, молча перебрасывал по коготку каждому из сидящих.
— Вам? — сказал он Калугину.
— Спасибо, с удовольствием! — Калугин протянул руку. Здесь, в Заполярье, чеснок считался одним из величайших лакомств. Он стал снимать с остроконечной дольки кожицу, похожую на твердый розоватый шелк.
— Мистер Гарвей? — спросил Бубекин.
— О, весьма благодарен, — холодно сказал Гарвей. Он взял чеснок двумя пальцами, как неведомое, опасное насекомое, положил рядом с вилкой и ножом.
— Это подарок жены, мистер Гарвей, это жена мне из эвакуации прислала... Вы слышали эбаут аур нъю виктори — о нашей новой победе?
— О нет, не слышал! — Гарвей предупредительно повернул к нему свое окаймленное бородой лицо.
— Уй эдвенс...[2] Радисты приняли сводку... Нашими войсками занят населенный пункт Ковачи... В десяти милях от моего родного поселка... Ниир май нейтив тоун...[3]
«Как он преобразился, — думал Калугин, глядя на старпома. — Он просто счастлив, ему сейчас хочется всем делать приятное. Он и с Гарвеем говорит по-английски, чтоб сделать ему приятное...»
Бубекин натирал чесноком хлебную корочку, она золотисто отливала в его коротких пальцах.
— Выпьем, товарищи, за наши победы!
— Я понимаю вашу радость, — как всегда не спеша и отчетливо выговорил Гарвей. Он взял стопку в одну руку, поднял два вытянутых пальца другой. — Знаете этот международный символ? Победа — виктори...
Он опустил пальцы, поднял стопку, его борода запрокинулась, дрогнул сизый бугор кадыка. Вестовые разносили тарелки с супом. Суп в тарелке Калугина угрожающе раскачивался, в такт крену корабля, чуть не выплеснулся на скатерть.
— Ложку в тарелку положите, товарищ капитан, — и порядок, — сказал над ухом Калугина Гаврилов. Каждый раз Калугин забывал сделать это, и каждый раз Гаврилов напоминал: тихо, но очень значительно, наклоняя к Калугину свою большую белокурую голову.