— Вернулся, но в деревне не жилец, в Архангельском живет. У корабельного пристанища чиновным человеком стал.
— Молодец Никита! Герой. А скажите, в Курострове колокола на колокольне подвешены? Я поехал оттуда, в чугунное било брякали от нужды.
— Давно! Уж годов пять как звонят, главный-то колокол сто двадцать пуд!..
— Братцы! Вот так хранцуз! Обмишурились, опростоволосились! — толпа зашевелилась, сгрудилась, приблизилась к лодке. И Шубин увидел перед собою плотную, разноликую массу; сотни доверчивых глаз устремились на него.
— Да ты чей, да отколь такой? Скажись-ко?..
— Федота Шубного слыхали, холмогорцы? — на вопросы сезонников ответил вопросом Шубин.
— Как не слыхать!
— Долго в бегах числился, слыхали!
— Так это не ты ли?
— Господи, гляньте чередом, у человека обличье холмогорское. Дороден стал, дороден!..
— Да, это я, был Шубной когда-то, теперь пишусь и величаюсь Шубин, — признался Федот.
— Ну и ну! Вот так хранцуз! А у нас, то бишь у тебя на родине, ныне тебя за второго Ломоносова почитают. Такой слух, что ты у самой царицы каждодневно ручку целуешь.
— Ну, это, братцы, враки! — засмеялся Шубин. — Вера, слышь, кого встретил, своих начисто!..
— И слышу и вижу, — отозвалась Вера Филипповна, — весьма забавно.
Лодочники рады отдыху, сложили весла, одни из них, разинув рты, прислушались, другие закурили трубочки. А в толпе сезонников опять смех и разговор:
— Мишка-пустобрех! Куда ты убег! Ведь своего холмогорского земляка за хранцуза принял. Воротись, шею не наломает.
И Мишка, названный пустобрехом, сначала робко выглянул из-за поленницы дров, а потом уже без всякой опаски вернулся к своим артельщикам-покрутчикам, виновато почесывая затылок.
— Так вот, значит, какой стал Федот!
— Сколь лет прошло, как с дому-то сбежал?
— Многонько, ребята. Считайте сами. Мне тогда и двадцати не было, а теперь сорок восьмой пошел.
— Во как годы-то скачут.
— Не всяк тебя и помнит. А слухом земля полнится. Слыхали, слыхали. Мишкина бабка Маланья еще нет-нет да про Ломоносова и попутно про тебя, Федот, в пропеваниях рассказывает бывальщинки.
— Маланья жива? — удивился Шубин.
— А чего ей не жить. Однех внуков у нее восемнадцать, и все в силе, на заработках. Мишка, ну-ка вспомни, как твоя бабка о Ломоносове пропевает?
— Да ну ее, пустяки…
— А Федоту Ивановичу, может, занятно послушать.
— Хотел бы, хотел бы…
— Я за бабушкины сказки не ответчик, — уклонился Мишка, — одно слово — пустяки выдумывает да напевает что в голову взбредет: будто бы ты, Федот Шубной, как и Михайло Ломоносов, в наукодемиях обучался и сам наукодемиком стал, и ляпаешь из сырой глины идолищей, и ешь и пьешь что сам пожелаешь, и ходишь в кафтане рытово бархата. Будто покойный Михайло Васильевич угораздил тебе таку судьбу счастливую и, умирая, премудрость свою передал…
— Похоже на правду, похоже, — смеясь, сказал Федот, — когда будете в Ровдогорах, Маланье от меня поклонитесь да и всем, кто меня не забыл, а кто забыл, тем напомните обо мне. А теперь скажите, как вы в Питере поживаете, мужички, тяжело, поди-ка, и не денежно?
— Вот угадал! Именно тяжело и пусто!
Один сказал, другой подхватил, третий добавил с крепкой горечью, четвертый ругнулся, и пошел разговор шумный и безудержный.
— Ох, беда, беда и с делом. Работа тяжелущая. Харч всегда постной. Мяса не видим, а силы сколь уходит?! На прошлой неделе с этого участку семерых похоронили. Все брюхом маялись, маялись да и скончались…
— Подрядчики обсчитывают, мотаешься-мотаешься, а когда получка — неизвестно, а присчитывается столько, что на еду и обувку не хватит никак.
— Спим как скоты, за городом. Еле ноги дотянем. Бух да бух на сыру землю, как в пух…
— Трудимся и думаем: выносливей русских нет, несчастнее тоже.
— Будет неминучая, все пойдем ко дворцу и падем царице в ноги: «Спасай, матушка, погибающих строителей города!» — вот какая жизнь…
— Да кто же виноват? — спросил Шубин мужиков.
— Знамо, подрядчики, у тех все в руках.
— А кто над подрядчиками свыше?
— Какой-то Кочубей, так мы его и в глаза не видали, не знаем.
— Плевать на Кочубея! Не станет лучше — все пойдем к царице.
— Поди поймай ее! Где ты ее схватишь. И станет она нас слушать…
— Гиблое наше дело, Федот Иваныч, тебе добро; ты в люди вышел, а нас, как быдло, за человеков не чтут. Вольная каторга, да и только.
— Подскажи хоть что-нибудь…
— Право, сам не очухаюсь от вашей нужды. Вижу — это не жизнь. Нет. Вот что, земляки, я вам советую: выберите человек десяток самых зубастых да языкастых, и пусть самому Кочубею, или кто там за главного, да про нужды обскажут от имени всех. Сколько тут вас?