Свадьба-гостьба, расходы, — и много дней мастерская Федота стояла опустевшей. Густой слой пыли покрыл бюсты и статуи; щели появились на высохших глиняных моделях и эскизах. После тех канительных дней пришел Шубин в мастерскую, поплевал на ладони, взялся за молоток и стамесочку:
— Хватит праздно шататься! За дело так за дело! — Под ударами молотка из-под острой стамески от холодной мраморной глыбы посыпались теплая пыль и мелкие осколки.
Вот уже и сына женил, а семьи не прибыло: сын поселился у тестя, довольно богатого и жильем не обиженного, — думал Шубин, — помощник мне из него не вышел, не та порода стала, не «черносошная». Не знает, на чем хлеб растет, а уже чиновник пятого класса. Не та порода! Да и Настенька у него, кроме причесок, нарядов и песен, ничего не знает. Посмотрел бы я на нее на полосе с серпом или на гумне с цепом. Не та порода… Да и я — Федот совсем не тот… Созрел, что говорить, выспел и преуспел, а корни-то другие. Слава богу, не пустоцвет, дважды академик. На моих работах — моя подпись: «Ф. Шубин». Нет, нельзя обижаться на судьбу. Нельзя!.. Самому есть на что обернуться и посмотреть, и добрым людям на память останется… Среди крепостных мастеров кто еще так живет? Гордеев. Да. Но я ему не завистник…
Размышления вслух прервались. Кто-то постучал в дверь мастерской. Вошел не кто иной — Гордеев Федор, проживавший неподалеку от Шубина при Академии художеств.
— Легок на помине! — сорвалось у Шубина с языка. — Добро пожаловать, Федор Гордеич, добро пожаловать, главный академик и надзиратель за нами, грешными.
— Поклон помору! — шутливо ответил Гордеев и, пожав руку Шубину, добавил: — Будешь злоязычить — уйду. С кем же ты тут вспоминал меня, кажись, один-одинешенек в мастерской?
— Сам с собою разговаривал.
— Что ж, неплохого собеседника избрал, — усмехнулся Гордеев, садясь на широкую скамейку, наполовину занятую гипсовыми обломками.
Вид он имел усталый, и это возвышало его в глазах Шубина. Стало быть, и в Академии Гордеев в чинах ходит, — одних учит, за другими наблюдает как свидетель и контролер; много ему хлопот и забот на строительстве в Петербурге и окрестностях, да ведь и самому что-то хочется сделать солидное, монументальное, не зря же он учился в Париже у того самого Лемуана, который своими работами украсил Версальский парк и обучал виднейших скульпторов Франции — Фальконе и Гудона! Думая так о Гордееве, Шубин продолжал эту мысль и в разговоре с ним:
— Что, Федор Гордеевич, хлопотно? Дел много?
— Не говори. Академия, профессорская должность, наблюдения за монументальными скульптурами на стройках — дыхнуть не дают. Никак не управлюсь с отдельными работами, что взял на себя. Не желаешь ли, могу уступить часть заказов тебе.
— Что ты, что ты, я ведь простой «портретный» мастер, что я могу?
— Да судя по Екатерине, сделанной для Таврического дворца, ты очень можешь. Сделал бы ты две-три статуи для Петергофа. В бронзе будут отлиты и позолочены.
— Разве одну для пробы сделать, да и то трудно: не успеть. Старов еще просит ему кое-что вылепить…
— Хотя бы одну… — согласился Гордеев.
Выдержав длительное молчание, он, хитро и косо поглядывая на Федота, спросил:
— Знаешь ли ты, какие великолепные статуи туда потребны по прожекту? Время для выполнения заказа достаточно, можно не спешить и лепить в свое удовольствие, между прочими заказами, Старову не помешаем.
— Такое условие приемлемо. Ладно, подумаю, — согласился Шубин. — Полагаю, не сделать ли мне для Петергофа Пандору, тихонькую, скромную красавицу, а прототипом ей послужит известная «купальщица» Фальконе. Разуметь надо, не копию буду делать, а самостоятельно.
— Вот и хорошо. Размер натурального человеческого роста.
— Плата? — спросил Федот.
— Одна тысяча двести ефимков.
— Присылай задаток. Не спеша займусь.
— Но, ради бога, поменьше натуральной простоты, побольше неземной прелести, чтобы статуя вызывала у гуляющих в парке возвышенные чувства.
— Это уж как умею, как могу, так и постараюсь. Плохо было бы, если все мы на один манер работали, скучно было бы…
— Правильные слова! — одобрительно заметил Гордеев. — Погоня за «правдивостью» может привести к тому, что скульпторы станут делать куклы, раскрашивать их и одевать наподобие тех, что в магазинах есть. А разве это было бы искусство?