Помолчав немного, подумал Федот Иванович и оговорился ради предосторожности перед земляками:
— Не обмолвитесь, где не следует, о том, что я вам сейчас сказал, — затаскают…
— Понима-а-ем!..
— Да разве мы наушники или соглядатаи какие, помилуй бог, что ты, Федот Иваныч.
— Верю, верю, потому и даю волю словесному течению… Приезжали тут, было, за этим Михельсоном ко мне и пока побоялись увезти. Временно оставили, впредь до одобрения моей работы генералом-аншефом, что старшим приходится над Михельсоном. Видите ли, и впрямь говорят некоторые, будто я ему лоб низковат сделал! А при чем тут я! Разве человек с порядочной головой способен проливать мужицкую кровь?.. Немка-царица знала, кого посылать на расправу. Ох, хитрая, коварная баба!.. Руками тупорылых своих приспешников душит народ. А за что? За проявление свободолюбия…
В мастерской поморы пробыли довольно долго, а потом на бойких лошадях, в розвальнях, вместе с Федотом поехали на кладбище. Оставив лошадей около ограды, они прошли по протоптанной дорожке к могиле Михайлы Ломоносова. По сторонам из глубокого снега торчали чугунные кресты и мраморные надгробия. Стаи галок носились над церковной кровлей, рассаживаясь с криком на крестах. Откуда-то с кладбищенской окраины доносился плач и унылый голос попа и певчих, отпевавших покойника.
— Большого ума был человек, — тихо сказал Шубин, обращаясь к окружавшим его землякам, — и через тысячу лет русский народ будет вспоминать его добрым словом. Есть на нашей земле справедливый человек — Радищев. Власти наши гноят его в сибирских острогах. Сей муж написал о Михайле Васильевиче такие слова: «Не столп, воздвигнутый над тлением твоим, сохранит память твою в дальнейшее потомство. Не камень со иссечением имени твоего принесет славу твою в будущие столетия. Слово твое, живущее присно и во веки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, пролетит во устах народных за необозримый горизонт столетий… Нет, не хладный камень сей повествует, что ты жил на славу имени российского. Творения твои да повествуют нам о том, житие твое да скажет, почто ты славен…» — Шубин умолк и, вытирая платком глаза, добавил: — Вечная тебе память, наш незабвенный земляк и друг!
Поморы поклонились мраморному памятнику и высыпали из кармана хлебные крошки на могилу.
— Птицы склюют — помянут…
На обратном пути, растроганный нахлынувшими воспоминаниями, Шубин рассказывал землякам о своих встречах с Ломоносовым.
— И ничего не было в жизни ужасней, чем замечать радость на лицах недругов Ломоносова по случаю его кончины.
Шубин обвел усталым взглядом своих односельчан и грустно проговорил:
— Надеюсь, вы не помянете меня лихом и при случае зайдете навестить, как вот сегодня Михайлу Васильевича. Годы-то идут, смерть — она, братцы, недосугов не знает, придет — и палкой ее не отгонишь…
Холмогорские мужики не поехали на постоялый двор — заночевали у Шубина. Выносливые лошади стояли на дворе, прикрытые постилками, и с хрустом жевали овес. В доме Федота Шубина по случаю ночлежников-земляков было прибавлено свечей. Хватало тепла и света. Распоясанные и разутые мужики долго сидели, снова еще и еще рассказывали Федоту свои холмогорские новости, об удачах на зверобойных промыслах, о свадьбах и пожарах в Куростровской волости, о запашке подсек и урожаях хлебов на тех местах, где в годы Федотовой молодости зимовали в берлогах медведи. Хвастались они породистым скотом холмогорским, за которым из дальних мест с побережий Ваги и Вычегды, Кубины и Сухоны приезжают скупщики и увозят живьем скот для разведения.
Шубин слушал их с живым интересом, да и сам не прочь был рассказать о своих странствиях по свету, о встречах с знаменитостями, обо всем, что видел и слышал и что мужикам было никак не ведомо. Похвастать перед земляками своими богатствами он не мог, ибо не ахти что имел от трудов праведных, да еще при такой большой, многодетной семье.
Но когда стали затихать мужицкие голоса, Федот выдвинул из-под широкой деревянной кровати большой, железом окованный сундук, наполненный разными книгами в желтых кожаных переплетах, и сказал:
— Вот, земляки, чем могу похвастать. Смотрите, листайте, если хотите, читайте. Сундук человеческой многовековой мудрости!
— У Михайлы Ломоносова побольше было и в сундуках, и в шкафах. Однако и у тебя немало! Ужели все прочитаны тобой? — спросил Яков Шубной и, встав на колени, начал выкладывать из сундука книги на стол. Грамотные холмогорцы принялись рассматривать длинные заглавия книг.