Феликс Михайлович Семяновский
Повесть о фронтовом детстве
I. НАШИ
Глава первая. РАЗВЕДЧИКИ
1. ДЯДЯ ВАСЯ
Наши! Наши пришли! Свобода! Бегай по улице сколько хочешь. Можно! Ни жандарм, ни полицай не пристрелят. Сами поудирали. Теперь снова всё наше будет! Советское, как до войны.
Вот они, бойцы в мокрых ватниках. Я им столько расскажу! Я их целых три года ждал. Но к ним не проберёшься. Местные окружили, шумят. Бойцов даже не слышно. А вон появились и новые. Их так много стало. Еле успеваешь ко всем подбежать и рассмотреть. Они заходили в дома и оставались там. В домах тепло, в них можно обсушиться и обогреться. И местные начали расходиться. А мне куда идти? К Третьяку? Ни за что я к нему не пойду. Опять бить будет.
Солнце скрылось. Заморосил холодный дождь. Подул ветер. Он пробирал до костей. Я спрятался от него за забором. Мёрзла потная спина. Ноги были мокрыми. Есть хотелось не знаю как. Даже кружилась голова. И так пусто кругом. Опять я остался один в целом мире. Хоть пропадай.
Возле меня медленно проехала военная повозка. Её тащили заморённые лошади Правил старый боец с морщинистым лицом, в тёмной от дождя телогрейке. Он сгорбился. Тоже, наверное, устал. Даже не держал автомат в руках, положил его на сиденье.
Я пошёл рядом с повозкой и всё смотрел и смотрел на бойца. Может, подвезёт куда-нибудь и даст поесть. Он тоже глядел на меня, но как будто не видел. Потом мотнул головой, точно проснулся, и остановил лошадей:
– А ну садись!
Я хотел одним махом вскочить в повозку. У меня это ловко получалось, когда я у Третьяка работал. Но сейчас сил не хватило. Боец помог, посадил рядом:
– Ты чего один бродишь?
– Так.
– Небось заждались тебя дома, ищут?
– Нет у меня дома.
– Как нету? Отец-то где?
– Убили.
– А мать?
– Убили.
Он внимательно посмотрел на меня:
– Выходит, без родни остался?
– Один.
– Жил-то где один?
– У Третьяка. Куркуля. Коров и коней пас, в конюшне и сарае работал. Я от него убежал. Он бил сильно.
– Куда ж ты идёшь?
– Не знаю.
Боец тяжело вздохнул.
Мы въехали во двор длинного дома с высоким крыльцом.
– Посиди. Коней выпрягу, – сказал боец.
Уже приехали? Куда ж теперь идти? Может, он возьмёт с собой в дом погреться? А я помогу ему. Я хорошо умел распрягать и запрягать.
Боец легко спрыгнул на землю, быстро распряг и отвёл лошадей в сарай.
– Пошли, – позвал он меня.
Хоть и вместе с ним, а всё же страшновато идти в чужой дом. Но тот шёл так уверенно, будто прожил здесь всю жизнь.
Мы вошли в кухню. У Третьяка была побольше. Печку недавно протопили – было так тепло, что я сразу почувствовал, какая мокрая на мне одежда.
Дверь из кухни в комнату широко распахнута. Сразу видно, что в ней поселились бойцы. На полу постелено сухое сено. Оно покрыто плащ-палатками. На сене хорошо спать – и мягко и пахнет здорово. На плащ-палатках лежали шинели, у стенки в ряд стояли зелёные мешки с лямками. Две деревянные кровати были сдвинуты к стене.
У окна – длинный стол без скатерти. Сколько на нём хлеба! Целые буханки. Блестят чёрные корочки. Я на языке почувствовал, какой этот хлеб вкусный. Я бы сейчас мог свободно буханку съесть, без остановки. Были на столе и консервы в банках с красивыми картинками, и большие куски сахара. Столько всего, что даже не верилось. Третьяк уж на что был куркуль, но никогда у него на столе я не видел так много хлеба.
Чьё же это богатство? Бойцов или хозяев? Хозяев не видно. Может, они тоже были куркулями и удрали с немцами? А почему нет бойцов? Куда они подевались?
Старый боец усадил меня за стол:
– Перво-наперво заправимся с тобой. Голод не тётка. А звать-то тебя как?
– Федя.
– Федька, выходит. А я – дядя Вася.
Дядя Вася быстро и ловко раскрыл консервную банку, вытащил из-за голенища сапога ложку, вытер её о рукав гимнастёрки и протянул мне:
– Нажимай, дружок Федька. Норма у нас фронтовая. Только управляйся. И тебя прихарчим, чтоб жирок завязался.
Он отрезал от буханки кусок:
– Держи.
В одной руке не удержишь, такой он большой. Хлеб припахивал чем-то военным. Никогда я не ел такого вкусного хлеба. В банке была колбаса. Мягкая, без сала и без шкурки. Её легко резать ложкой и есть, как кашу. Я думал, что съем всю банку и целую буханку – и то мало будет. Но справился лишь с половиной банки и полкуском хлеба. Кусков оставлять нельзя, за это Третьячиха ругалась. Я дожевал весь кусок и осторожно положил ложку. Дядя Вася не будет ругаться, что я не доел колбасу?
– Поел уже? – удивился он совсем не сердито. – Чегой-то мало?
– Спасибо.
– Погодь вставать, чаёк поспел.
Он наполнил кружку. Я выбрал кусочек сахара поменьше.
Дядя Вася хитровато посмотрел на меня и с плеском бросил в кружку два самых больших куска:
– Размешивай.
Я, жмурясь, осторожно подносил кружку к губам.
Чай был сладким-сладким. Такой я в оккупации ни разу не пил.
За окном быстро темнело. Зимой всегда рано темнеет, а сейчас, в феврале, она ещё не кончилась, хоть снег после Нового года совсем сошёл от дождя, который лил чуть ли не каждый день. Дядя Вася зажёг коптилку. Дело знакомое: в оккупации электричества не было, Да и керосину не достанешь, люди делали коптилки кто из чего мог – из консервной банки, из снарядной гильзы. Вырежешь фитиль из плотной материи, зальёшь бензином, насыплешь соли, чтоб не взорвалась, – и коптилка готова.