Немногое сказала ему Антия: "Неужели, Габроком, я кажусь прекрасной и нравлюсь тебе, который сам так красив? Зачем ты был так робок и несмел? Как мог столь долго медлить, уже любя меня? Зачем ты молчал? Я по своим собственным мукам знаю, что ты вытерпел. Но теперь— на, возьми мои слезы, и пусть твои прекрасные волосы пьют этот напиток любви, и пусть мы, соединясь в крепком объятии, оросим слезами венки, чтобы и они вместе с нами радовались любви". Умолкнув,- она все его лицо стала покрывать поцелуями и прижимала его волосы к своим глазам и взяла венки. Губы к губам она приблизила, и все, что один чувствовал, поцелуи передавали душе другого. Целуя его глаза, Антия говорит: "О вы, столь долго меня печалившие и жало любви впервые вонзившие в мою душу, прежде гордыней омраченные, теперь же влюбленные, отлично вы мне послужили и послушно любовь мою в душу Габрокома проводили. За это я вас так люблю и целую и приближаю к вам мои глаза— верных служителей Габрокома. Пусть вам всегда видится одно и то же, пусть и Габрокому другая женщина не покажется прекрасной и мне не представится другой юноша красивым. Владейте душами, которые сами вы распалили, и верными будьте им стражами". Так сказала Антия, и, обнявшись, они лежали, в первый раз вкушая от радостей Афродиты. И всю ночь Антия и Габроком состязались друг с другом, и каждый старался показать, что любит сильнее.
10. А утром они встали, веселые и счастливые, насладившись друг другом, чего столь долго жаждали.
Теперь вся жизнь для них стала праздником, всякий день пиры, а пророчество—в полном забвении. Но судьба помнит обо всем— не дремлет божество, которое решило их участь. Недолго Габроком с Антией прожили так; скоро родители собрались отослать их путешествовать, как было решено еще раньше. Им предстояло увидеть чужие земли и незнакомые города; надолго покинув родину, они должны были смягчить этим суровость пророчества. К отъезду делались заботливые приготовления: набирались в дорогу опытные моряки, на большой корабль грузились всевозможные запасы—множество пышных одежд, без счета золото и серебро, зерно в изобилии. Перёд разлукой—жертвы Артемиде, и всенародные молитвы, и слезы, словно отъезжающие были детьми, всего города. В Египет лежал их дальний путь.
Наступил день отплытия, в гавань с утра собрались рабы и рабыни, а перед тем, как корабль должен был отчалить, на берегу были уже не только все эфесцы, но и многие из служительниц Артемиды с факелами и жертвенными животными[1}. Родители Габрокома, Ликомед и Фемисто, в отчаянии лежали на земле, непрестанно думая и о пророчестве, и о судьбе сына, и о разлуке. А Мегамед и Евгиппа, хотя и испытывали те же тревоги, были бодрее, утешаясь завершающими прорицание словами. Вот уже засуетились моряки, стали отвязывать причалы, .кормчий занял свое место, и корабль медленно начал двигаться. Громкие голоса с берега смешивались с голосами отъезжающих; одни кричали: "Дети любимые, приведется ли родителям вас увидеть?", а другие: "О родители, сумеем ли вас снова обнять?" И слезы, и стенания, и каждый окликал близкого, желая сохранить в памяти милое имя. Мегамед, творя возлияние из жертвенного сосуда, громким голосом, чтобы его услышали на корабле, начал говорить: "О дети, желаю вам быть счастливыми и избегнуть предсказанных бедствий; пусть эфесцы встретят вас здоровыми и невредимыми, и да узрите вы вновь милую родину. Случись иначе, знайте—и нас не буде? в живых. На тяжелые, но неизбежные скитания обрекаем мы вас".
1 Текст в греческом оригинале испорчен.
11. Льющиеся слезы мешали ему говорить.
Родителей, направившихся домой, весь народ стал уговаривать не падать духом; Габроком же и Антия лежали рядом, печалясь о многом: жалели родителей, тосковали по родине, страшились пророчества, опасались чужбины. И одно было у них утешение— что плыли они вместе. В тот же день благодаря попутному ветру им удалось счастливо достичь Самоса, священного острова Геры. Здесь они совершили жертвоприношения, подкрепились едой и, сотворив молитвы, с наступлением ночи снова двинулись в путь. Они плыли благополучно, и часто между ними бывали такие речи: "Дадут ли нам боги прожить жизнь вместе?" Однажды как-то Габроком даже начал громко стенать, вспомнив о своей печальной участи, и сказал: "О моя Антия, ты дороже мне самой души. Да будем мы счастливы и от всех опасностей друг для друга спасены. А если нам суждено страдать и, может быть, расстаться, поклянемся, дорогая, ты—что останешься чистой и другому мужу не покоришься, я— что не возьму другой жены". Услышав эти слова, Антия горько заплакала. "Как это,—сказала,—Габроком, мог ты подумать, что я в разлуке с тобой буду еще помышлять о новом муже и браке, когда я и вовсе жить не стану без тебя. Богиней нашей, великой эфесской Артемидой, и этим морем, по которому мы плывем, и богом, подарившим нас прекрасным безумием, клянусь, что, и на краткое время тебя лишившись, я ни жить, ни на свет солнца глядеть не стану". Так она говорила, и Габроком повторил ее слова, а жребий, им назначенный, делал их клятвы еще более зловещими.