Сад залит ярким лунным светом, в такие ночи ушедший Государь любил услаждать свой слух музыкой, и в его покоях царило праздничное оживление. А теперь… увы, вокруг все та же священная ограда, но внутри ее ничто не напоминает о прошлом.
передает Государыня через Омёбу.
Она совсем близко, и Гэндзи, затаив дыхание, вглядывается в смутные очертания ее фигуры за занавесом. Забыв о своих обидах, он говорит, плача:
Да, «как видно, не только люди…» (97); впрочем, так бывало и в давние времена».
Государыня же никак не может расстаться с сыном, о многом хочется ей рассказать ему, но он еще слишком мал и не все понимает, поэтому ей так и не удается избавиться от снедающей душу тревоги.
Обычно принц довольно рано удаляется в опочивальню, но на этот раз, решив, должно быть: «Не лягу, пока не уйдет Государыня!» – медлит. Видно, что он огорчен, но находит в себе довольно твердости, чтобы не задерживать мать, и это еще больше трогает ее.
Слова То-но бэна встревожили Гэндзи. Терзаясь угрызениями совести и опасаясь новых неприятностей, он перестал сообщаться даже с Найси-но ками.
Прошло довольно много времени, и вот однажды, когда небо готово было брызнуть первым осенним дождем, она – неизвестно, что уж там ей подумалось, – сама написала ему:
Все вокруг располагало к печальным раздумьям, да и чувства Найси-но ками, которая писала это письмо, таясь от чужих взглядов, не могли не найти отклик в сердце Гэндзи, а потому, задержав посланца, он велел открыть шкафчик, где хранилась китайская бумага, и, выбрав листок Получше, принялся старательнее обычного готовить кисти и прочие принадлежности. Был же он в тот миг так прекрасен, что дамы зашептались, подталкивая друг друга: «Кому бы это?»
«Увы, я успел уже привыкнуть к тому, что, сколько ни пиши, все напрасно, и, окончательно потеряв надежду, погрузился в бездну уныния… Так, я «долго вздыхал о доле своей злосчастной…» (98).
Коль сердца открыты друг другу, то невольно забываешь о том, что небо над головой по-прежнему затянуто тучами», – с искренней нежностью писал он.
Очевидно, многие тщились пробудить его чувствительность, но, отвечая им весьма приветливо, он далек был от них душой.
Сразу же после поминальных служб по ушедшему Государю Государыня-супруга предполагала начать Восьмичастные чтения[22]. День Поминовения Покинувших Страну[23] приходился на начало Одиннадцатой луны. Падал густой снег. Государыне принесли письмо от господина Дайсё:
В тот день все предавались печали, и Государыня ответила:
Писала она довольно небрежно, и вместе с тем письмо ее поражало удивительным благородством. Впрочем, возможно, будь Гэндзи менее пристрастен… Ее почерк, изящная простота которого показывала тонкий вкус, был немного старомоден, однако мало кто из женщин сумел бы так написать. Впрочем, сегодня Гэндзи старался не думать о ней, целый день он творил молитвы, и на рукавах его таял снег.
По прошествии Десятого дня Двенадцатой луны начались Восьмичастные чтения. Благодаря стараниям Государыни-супруги церемония прошла чрезвычайно торжественно. Вряд ли когда-нибудь прежде так тщательно отбирали драгоценные валики, шелковую оберточную бумагу, плетенные из тростника футляры и прочие мелочи, не говоря уже о самих свитках с текстами для каждого дня. Впрочем, это никого не удивляло – участие Государыни-супруги придавало особую изысканность и менее значительным церемониям.
Украшения для будд, покрывала для ритуальных столиков были истинно достойны Земли Вечного Блаженства.
В первый день делались приношения в честь предшествующего Государя[24], во второй – в честь покойной Государыни-матери, затем в честь ушедшего Государя, а как чествование последнего совпало с днем Пятого свитка, многие вельможи сочли необходимым отметить его своим присутствием, невзирая на неодобрение некоторых высоких особ.
В тот день выбору чтецов было уделено особенно пристальное внимание, поэтому, уже начиная с «Шествия дровосеков»[25], самые привычные слова звучали необыкновенно торжественно.
В тот же день подносили свои дары принцы крови, и, как обычно, всех их затмил господин Дайсё. Казалось бы, бессмысленно постоянно напоминать об этом, но что делать, если каждый раз, видя его, не можешь сдержать восхищения?
В последний день, давая личные обеты, Государыня-супруга заявила о намерении принять постриг. Для всех это явилось полной неожиданностью, а принц Хёбукё и господин Дайсё были просто потрясены. Не дожидаясь конца церемонии, принц поднялся и прошел в покои сестры, но она лишь подтвердила, что таково ее окончательное решение, а в заключительный день чтений призвала главного настоятеля Дзасу с горы Хиэ, дабы он наложил на нее соответствующие обеты.
Когда монах Содзу из Ёкава[26], приходившийся Государыне дядей, подошел, чтобы обрезать ей волосы, печаль сжала сердца присутствующих, и у всех на глазах навернулись слезы, не сулившие в такой день ничего доброго. Даже когда никчемные дряхлые старики разрывают связи с миром, и то нельзя не кручиниться, а уж в этом случае… К тому же до сих пор никто и ведать не ведал… Принц плакал навзрыд, да и все остальные, потрясенные столь внушительным и трогательным зрелищем, уехали с промокшими до нитки рукавами. Сыновья ушедшего Государя, вспоминая, сколь высоко было положение принявшей постриг в прежние времена, еще больше печалились и спешили выразить ей свое участие. Только господин Дайсё оставался на месте, не зная, как и что говорить. Чувства его были в смятении, но, очевидно, испугавшись, что молчание скорее может быть перетолковано в дурную сторону, он все же прошел в покои Государыни, когда принц и прочие разъехались. В доме стало наконец тихо, лишь дамы, всхлипывая, теснились по углам. На небе не было ни облачка, в саду, залитом лунным светом, искрился снег. Сад невольно напоминал о минувшем, и грудь сжималась мучительной, неизъяснимой тоской. Постаравшись справиться с волнением, Гэндзи спросил:
– Для чего так внезапно решившись?..
– О, решилась-то я уже давно. Но боялась, что многие воспротивятся моему намерению и я не сумею… – как всегда через Омёбу передала ему Государыня.
За занавесями виднелись смутные очертания ее фигуры, оттуда доносился тихий шелест платьев прислуживающих ей дам, приглушенные всхлипывания… «Как же все это грустно!» – думал Гэндзи, прислушиваясь.
Дул порывистый ветер, в воздухе кружился снег. Сквозь занавеси струился необычайно тонкий аромат черных благовоний[27], который смешивался с витающим в воздухе легким дымком от жертвенных курений и с благоуханием, исходящим от платья Гэндзи. Воистину, в такую прекрасную ночь может почудиться, что ты достиг уже Земли Вечного Блаженства.
22
(так называемое «Шествие дровосеков»). В тот же день положено было подносить дары Будде, поэтому устраивалось еще и «Шествие с приношениями»
23
26
27