Даже осенняя ночь, на бесконечность которой Гэндзи не упустил бы посетовать прежде, показалась ему слишком короткой. Не желая никому попадаться на глаза, он поспешил уйти, еще раз заверив девушку в искренности своих чувств.
В тот же день, чуть позже, Гэндзи украдкой отправил к ней письмо. Похоже было, что его мучили угрызения совести; во всяком случае, он позаботился о том, чтобы никто ничего не узнал. К величайшему огорчению Вступившего на Путь, гонца Гэндзи приняли без всякой полагающейся в таких обстоятельствах пышности, ибо в доме на холме тоже не желали преждевременной огласки.
С того дня Гэндзи время от времени навещал молодую госпожу. Иногда его удерживал страх перед всегда готовыми позлословить рыбаками, которые могли встретиться ему по дороге к ее дому, отнюдь не близкой, и тогда она печалилась и вздыхала: «Ах, ведь знала же я…», а Вступивший на Путь, терзаясь сомнениями – «И в самом деле, мало ли что может случиться»,– забывал о Земле Вечного Блаженства и целыми днями только и делал, что ждал Гэндзи. Мысли его были расстроены, чувства в смятении. Право, всякий посочувствовал бы ему.
Гэндзи больше всего боялся, как бы ветер не донес слух о перемене, происшедшей в его жизни, до дома на Второй линии. Мысль о том, что госпожа хотя бы в шутку может рассердиться на него за эту измену, повергала его в отчаяние. Его мучил стыд, сердце разрывалось от жалости к ней, право, ни с одной женщиной не связывали его столь глубокие чувства. «О, для чего ради удовлетворения пустых прихотей своих я так часто нарушал ее покой, заставляя страдать и мучиться ревностью?» – думал Гэндзи, страстно желая, чтобы вернулось прошлое. Даже дочери Вступившего на Путь не удавалось утешить его, все больше и больше тосковал он по оставшейся в столице госпоже. Как-то раз он написал ей письмо, более длинное и нежное, чем обыкновенно:
«Поверьте, даже теперь не могу я без боли вспоминать, как уязвлял Ваше сердце своими невольными изменами. Но, увы, и здесь привиделся мне какой-то странный сон, которому, впрочем, я не склонен придавать большого значения. Это непрошеное признание должно убедить Вас в моей искренности. О да, я поклялся, но если ту клятву…» (140).
А вот что еще там было написано:
Она ответила очень мило, так, словно его сообщение ничуть не взволновало ее. Письмо заканчивалось следующими словами:
«Ваше чистосердечное признание пробудило в моей душе множество воспоминаний…
Этот единственный, еле уловимый намек на ее подлинные чувства настолько растрогал Гэндзи, что он долго не мог расстаться с ее посланием я перестал искать утешения в доме на холме. Молодая госпожа, видя, что сбываются ее худшие опасения, готова была вспомнить о своем давнем намерении броситься в море.
«Единственной моей поддержкой в жизни были престарелые родители. Не смея и мечтать о том, что когда-нибудь мне удастся занять достойное положение в мире, я кое-как влачила дни и луны, и разве были у меня причины страдать? А теперь – что ждет меня, кроме печалей?» – думала она. И в самом деле, печалиться ей приходилось даже чаще, чем она предполагала, но, неизменно подавляя жалобы, женщина притворялась спокойной и беззаботной, во всяком случае Гэндзи ни разу не слышал от нее ни слова упрека.
С каждым днем, с каждой луной он все больше привязывался к дочери Вступившего на Путь, и если б в столице не ждала его другая, еще более любезная его сердцу особа… Мог ли он не знать, как тоскует и тревожится госпожа в разлуке с ним, какое жестокое недоумение терзает ее душу? Жалея ее, он часто проводил ночи один.
Гэндзи много рисовал в те дни, тут же, рядом с рисунком, записывая мысли свои и чувства – все, чем хотелось ему поделиться с госпожой. И так хороши были эти рисунки, что, несомненно, восхитили бы каждого.
Но вот что странно – право, уж не души ли их сообщались, блуждая в небе? – госпожа со Второй линии, когда становилось ей особенно тоскливо, тоже бралась за кисть и, словно ведя дневник, рисовала и записывала все, что происходило в ее жизни.
Кто знает, что ждет их впереди?
Скоро и этот год сменился новым. Здоровье Государя так и не поправилось, и в столице царило беспокойство. У Государя был только один сын, рожденный дочерью Правого министра, нёго Дзёкёдэн, но в нынешнем году ему исполнилось всего два года. Поэтому престол должен был перейти к принцу Весенних покоев. Когда же Государь стал подыскивать человека, который мог бы, взяв на себя попечение о преемнике, одновременно вершить дела правления, он подумал, что досадно, просто непозволительно оставлять такого человека, как Гэндзи, влачить дни в безвестности и, не обращая больше внимания на возражения Государыни-матери, издал указ о его помиловании.
А надо сказать, что тот год был ознаменован всяческими бедствиями. Государыню-мать давно уже преследовали злые духи, и состояние ее оставляло желать лучшего. В столице постоянно наблюдались явления, рождавшие во многих сердцах самые мрачные предчувствия. Я уже не говорю о том, что у Государя снова разболелись глаза, хотя в последнее время, возможно благодаря разного рода воздержаниям, здоровье его приметно укрепилось.
Все эти несчастья вовлекли Государя в глубокое уныние и побудили его по прошествии Двадцатого дня Седьмой луны издать указ, повелевающий Гэндзи вернуться в столицу.
Надежда на прощение никогда не оставляла Гэндзи, но может ли кто-нибудь быть уверенным в своем будущем, зная, сколь превратен мир? Разумеется, внезапное известие обрадовало его, но к радости этой примешивалась и грусть: увы, не так-то легко было расстаться теперь с этим диким побережьем…
«Что ж, этого и следовало ожидать…» – подумал Вступивший на Путь, узнав о высочайшем указе, но нетрудно себе представить, как тяжело было у него на сердце. Его утешала лишь мысль о том, что возвращение Гэндзи в столицу как нельзя лучше отвечает его собственным желаниям.
Последнее время Гэндзи почти каждую ночь проводил в покоях молодой госпожи. Примерно с Шестой луны она почувствовала некоторое недомогание, причины которого по всем признакам были таковы, что Гэндзи не мог не принимать в ней участия. Необходимость расстаться с ней именно теперь приводила его в отчаяние, и, возможно поэтому он испытывал к ней куда большую нежность, чем прежде.
«Как же все непостоянно в нашем мире! – думал он в смятении.– И нет конца печалям».
Надобно ли говорить о том, в какое уныние погрузилась женщина? Ах, право, но могло ли быть иначе?
Покидая когда-то столицу и с тоской вглядываясь в неведомое будущее, Гэндзи утешал себя надеждой на возвращение, а теперь… Как ни радостен был лежавший перед ним путь, он знал, что вряд ли когда-нибудь снова увидит этот дикий берег, и нестерпимая печаль сжимала его сердце. Приближенные Гэндзи каждый на свой лад благодарили судьбу. Скоро из столицы прибыла присланная за Гэндзи свита, веселое оживление воцарилось в доме, и только у хозяина на глазах то и дело навертывались слезы. Так прошла еще одна луна.
Даже небо в ту пору было особенно печальным, и Гэндзи целыми днями пребывал в глубокой задумчивости. «Для чего я всегда сам ради удовлетворения какой-нибудь мимолетной прихоти обрекаю себя на страдания?» – вздыхал он. А приближенные, хорошо знавшие, в чем дело, недовольно ворчали, на него глядя: «Новая забота! Что ж, видно, его уже не изменить!»