В ее сердце возникла было прежняя неприязнь к обитательнице Северных покоев, но, взглянув на прелестную девочку, простодушно прислушивающуюся к разговору, она невольно смягчилась. «Стоит ли удивляться тому, что он так привязан к этой особе? – подумала она. – Видно, столь высоко ее предопределение».
Все это происходило в дни Девятой луны. Мог ли министр отнестись к переезду юной госпожи без должного внимания? Разумеется, он распорядился, чтобы подобрали самых миловидных девочек-служанок и молодых прислужниц. На Цукуси кормилице удалось, используя сохранившиеся старинные связи, создать для своей госпожи вполне приличное окружение из случайно заброшенных судьбой в эти земли столичных дам. Однако взять их с собой в столицу оказалось невозможным, ибо слишком поспешным был отъезд, и девушка теперь вовсе не имела прислужниц.
К счастью, столица велика, а уличные торговки оказались весьма ловкими посредницами, поэтому за сравнительно короткое время в их доме перебывало немало дам, желающих поступить в услужение. Кормилица никому не открывала тайны своей госпожи. Сначала девушку потихоньку перевезли в дом Укон на Пятой линии, где окончательно отобрали для нее прислужниц, подготовили наряды. И только на Одиннадцатую луну девушка переехала на Шестую линию.
Министр поручил ее попечениям обитательницы восточной части дома, известной прежде под именем Ханатирусато, дамы из Сада, где опадают цветы.
– Женщина, которую я любил когда-то, уехав из столицы, поселилась одиноко в горной глуши, – объяснил он ей. – Была у нас маленькая дочь, которую я тайно разыскивал все эти годы, но, увы, напрасно. Теперь она стала совсем взрослой. Только недавно мне стало случайно известно, где она скрывается, и я решил взять ее к себе. Ее матери давно уже нет в живых. На вашем попечении находится Тюдзё, надеюсь, вы не откажетесь позаботиться и о ней. Будьте к ней столь же внимательны. До сих пор она воспитывалась в глуши, и в ее манерах должно быть немало провинциального. Наставляйте же ее при каждом удобном случае.
– А я и не подозревала о ее существовании. Какая радость! Ведь вы всегда печалились, что у вас только одна дочь, – искренне обрадовалась Ханатирусато.
– Мать ее была на редкость кротка и мягкосердечна, вот я и рассудил, что при вашем добром нраве…
– У меня не так уж много подопечных, и я влачу дни в унылой праздности. Так что я только рада… – отвечала женщина.
Домочадцы, которым не сообщили, что девушка – дочь министра, недовольно переговаривались:
– Хотелось бы знать, кого господин изволил отыскать на сей раз? Что за страсть к собиранию диковин!
Перевозили девушку всего в трех каретах. Благодаря стараниям Укон в нарядах дам не было ничего провинциального. От господина министра принесли дары: чудесный узорчатый шелк и много других прекрасных вещей.
В тот же вечер Великий министр навестил юную госпожу. Разумеется, Хёбу и прочие дамы слышали о блистательном Гэндзи, но, проведя столько лет вдали от столицы, даже представить себе не могли, что человек может быть так прекрасен, и теперь, приникнув к щелям в ширмах и занавесях, жадно разглядывали его фигуру, освещенную тусклым огнем светильника. Его поразительная красота повергла их в трепет.
Увидев, что Укон раскрыла для него боковую дверь, Гэндзи улыбнулся:
– О, через эту дверь должно входить совершенно с другими чувствами, – говорит он, усаживаясь на приготовленное для него сиденье в передних покоях. – Боюсь, что столь тусклое освещение может пробудить в сердце легкомысленные желания. Я слышал, будто вы хотели увидеть лицо отца? Или я ошибаюсь? – обращается он к девушке и немного отодвигает занавес.
Совсем растерявшись, она отворачивается, но, успев убедиться в ее чрезвычайной миловидности, министр говорит:
– Зажгите светильники поярче. В этом полумраке есть что-то многозначительное, не подобающее случаю…
Укон, удлинив фитиль, пододвигает светильник.
– Стоит ли так робеть? – улыбается Гэндзи и, любуясь прелестным лицом юной госпожи, думает: «Да, Укон права». Он беседует с ней просто, без всяких церемоний, словно он и в самом деле ее отец. – Все эти годы я ни на миг не забывал вас и печалился, не зная, где вас искать. И теперь, когда вы здесь, рядом, я невольно спрашиваю себя: «Уж не сон ли?» Мысли уносятся в прошлое, и все чувства в таком смятении, что я вряд ли сумею сказать вам все, что желал бы сказать. – И министр вытирает слезы.
В самом деле, как печальны воспоминания! Подсчитав, сколько девушке может быть лет, он говорит:
– Вряд ли какой-нибудь другой отец так долго был разлучен со своей дочерью. Сколь безжалостна к нам судьба! Но не бойтесь меня, вы уже не дитя, и ничто не мешает нам спокойно говорить обо всем, что произошло за эти годы.
Но, совсем смутившись, девушка не в силах вымолвить ни слова.
– Увы, я и на ноги встать не могла (143), когда увезли меня из столицы, а все, что было потом, – словно мимолетный сон… – тихо говорит она наконец, и ее юный голос так живо напоминает Гэндзи голос той, что давно уже покинула этот мир…
«А ведь ответ ее вовсе не дурен», – думает он и, улыбнувшись, отвечает:
– Я хорошо понимаю, как тяжело было вам жить в такой глуши, и, поверьте, не найдется человека, в котором ваши страдания возбудили бы более искреннее участие…
Скоро, дав Укон соответствующие указания, Гэндзи вышел. Девушка произвела на него самое приятное впечатление, и, обрадованный, он поспешил рассказать о ней госпоже Мурасаки.
– Я относился к ней с некоторым пренебрежением, полагая, что за эти годы она должна была стать жалкой провинциалкой, но, к счастью, мои опасения оказались напрасными: она держится с таким достоинством, что скорее я чувствую себя неловко в ее присутствии. Не станем же делать тайну из ее пребывания здесь, пусть помучаются принц Хёбукё и прочие молодые любезники, устремляющие взоры за нашу ограду. До сих пор они вели себя в нашем доме столь степенно только потому, что никто не возбуждал их любопытства. Посмотрим, как быстро утратят они свою церемонную важность. Стоит только окружить ее заботами…
– Право, где еще найдешь такого отца? Не кажется ли вам, что дурно думать прежде всего о поклонниках? – попеняла ему госпожа.
– Жаль, что я не думал об этом раньше, а то бы и о вас позаботился соответствующим образом. Не пришлось бы теперь мучиться запоздалым раскаянием, – смеясь, ответил Гэндзи, и госпожа залилась румянцем, удивительно красившим и молодившим ее.
Придвинув к себе тушечницу, Гэндзи набросал на листке бумаги:
– Бедняжка! – проговорил он, ни к кому не обращаясь…
«Похоже, он и в самом деле был искренне привязан к той женщине, – подумала госпожа, – а поскольку девушка – живая память о ней…»
Великий министр рассказал о новой своей подопечной господину Тюдзё, выразив надежду, что тот не оставит ее заботами, и юноша не преминул наведаться к ней.
– Я хорошо понимаю, сколь мало значу для вас, и все же не могу не сожалеть, что вы не обратились прежде всего ко мне. Я даже не участвовал в вашем переезде… – сказал он весьма учтиво, повергнув в замешательство дам, которым открыто было истинное положение вещей.
Прежде девушке казалось, что не может быть жилища роскошнее дома покойного Дадзай-но сёни на Цукуси, но, увидев дом Великого министра… Здесь все до мелочей поражало изысканностью и благородным изяществом, люди же, ее окружавшие, были один прекраснее другого, так что даже Сандзё пришлось признать, что столь превозносимый ею прежде Дайни по сравнению с ними был просто ничтожеством. А уж воинственного Таю-но гэна она и вспомнить не могла без ужаса.
22