Все же он показал юноше дорогу к стоящему особняком и отделенному от остального дома бамбуковой изгородью флигелю. Спутников гостя сторож устроил на западной галерее.
Приоткрыв калитку, за которой угадывались жилые покои, Сайсё-но тюдзё увидел неподвижно сидящих дам, которые, подняв занавеси, любовались прекрасной, плывущей сквозь туман луной. У самых перил сидит, дрожа от холода, худенькая девочка-служанка в мятом, поношенном платье, а рядом — взрослая дама, одетая ничуть не лучше. В глубине покоев помещаются дочери принца. Перед одной из них, наполовину скрытой столбом, лежит бива, она задумчиво вертит в руке плектр. Как раз в этот миг луна, внезапно выплыв из-за туч, ярким сиянием озаряет сад.
— Похоже, что можно приманить луну не только веером[147], но и плектром, — говорит девушка, обратив к луне лицо, пленяющее яркой, свежей красотой. Рядом, склонившись над кото, сидит ее сестра.
— Я слышала, что однажды плектром пытались выманить зашедшее солнце, — улыбаясь, отвечает она. — Но ты, как видно, нашла ему иное применение.
Светлое спокойствие дышит в ее тонких, благородных чертах.
— Возможно, у меня ничего и не выйдет, но вряд ли ты станешь утверждать, что плектр не имеет к луне решительно никакого отношения[148].
Так болтали они о разных пустяках, и Сайсё-но тюдзё был совершенно очарован. Он и помыслить не мог, что у принца такие прелестные дочери. В старинных повестях, которые иногда читали в его присутствии молодые дамы, часто описывались подобные случаи, но Сайсё-но тюдзё всегда относился к ним с недоверием, полагая, что в действительности такого не бывает. И вот нечто подобное приключилось с ним самим. «Можно ли было предугадать, что в столь унылом месте…» — думал он, и сердце его трепетало.
К сожалению, из-за густого тумана трудно было разглядеть как следует… «Ах, вот если бы луна выглянула еще раз…» — вздохнул Сайсё-но тюдзё, но тут кто-то вошел в покои и, очевидно, сообщил сестрам, что в доме чужие, — во всяком случае, они опустили занавеси и скрылись внутри. При этом они не обнаружили ни малейшего замешательства, в их неспешных, полных достоинства движениях было столько изящества, что Сайсё-но тюдзё почувствовал себя окончательно плененным. Все произошло так быстро и незаметно, что он не услышал даже шелеста платьев.
Тихонько отойдя от изгороди, он отправил в столицу гонца с просьбой прислать за ним карету.
— Жаль, что принца нет дома, — сказал он все тому же сторожу. — Но я рад, что сумел наконец удовлетворить свое любопытство. Не передадите ли барышням, что я здесь? Когда б я мог хотя бы пожаловаться им на то, что промок до нитки…
И сторож послушно отправился к сестрам.
У девушек и мысли не было, что Сайсё-но тюдзё их видел. Но он мог случайно подслушать их разговор — одного этого было довольно, чтобы смутить их покой. Они припомнили, что в какой-то миг ветер донес до них неизъяснимо сладостное благоухание, и растерялись еще больше. Право, им следовало быть осторожнее!
Дама, которой Сайсё-но тюдзё передал письмо, очевидно, не имела опыта в подобных делах, поэтому, рассудив, что в сложившихся обстоятельствах не стоит заботиться о приличиях — все хорошо в свое время, — он под прикрытием тумана прошел к занавесям и сел перед ними. Дамы весьма провинциальной наружности, не сразу сообразив, что ему сказать, неумело захлопотали, устраивая для него сиденье.
— Вы должны понять, насколько обидно оставаться мне здесь, перед занавесями, — с важным видом сказал юноша. — Будь мои чувства мелки и случайны, я вряд ли приехал бы сюда, ведь горные тропы так опасны… Подумайте, стоит ли вам пренебрегать мною? Впрочем, смею надеяться, что в будущем, после того как много раз пройду я по этой росистой тропе, вы сумеете по достоинству оценить мои чувства.
Увы, среди молодых дам не нашлось ни одной, которая могла бы достойно ответить ему. Растерявшись, они стали звать на помощь даму постарше, отдыхавшую во внутренних покоях, но, опасаясь, что промедление произведет на гостя дурное впечатление, Ооикими ответила сама.
— Слишком многое еще недоступно нам в этом мире, так стоит ли притворяться, что мы все понимаем? — говорит она.
Голос у нее благородный, но такой тихий, что Сайсё-но тюдзё едва разбирает слова.
— К сожалению, люди теперь предпочитают делать вид, будто им неведомы горести мира, даже если на самом деле это не так. По-видимому, и вы не являетесь исключением. Досадно, право. Вы изволите жить рядом с человеком, которого душа «неизменно ясна и невозмутима» (390), мне казалось, что, имея такого наставника, нетрудно проникнуть в сокровенные тайны мира, а тем более понять, мелки или нет чувства, тревожащие мою душу. Поверьте, я далек от суетных помышлений, обычных для большинства людей. Некоторые стараются нарочно пробудить их во мне, однако я достаточно тверд, чтобы противостоять им. Впрочем, вы должны были слышать об этом. Но жизнь моя одинока и тосклива. Я почту за счастье, если вы согласитесь иногда беседовать со мной о делах этого мира. Быть может, это скрасит и ваше унылое существование.
Смущенная такими речами, Ооикими не знала, что отвечать. Тут появилась пожилая дама, которую наконец удалось разбудить, и девушка поручила ей вести разговор. Дама повела себя бесцеремонно.
— Какое неуважение! — вскричала она. — Неужели нельзя было выбрать для такого гостя место получше? Следовало ввести его за занавеси. Эти молодые дамы ничего не смыслят в приличиях. — Услыхав ее резкий, старческий голос, сестры совсем растерялись. — Где это видано? — продолжала она весьма развязным тоном. — Как будто господин принц не принадлежит уже к людям этого мира. Никому до него нет дела, никто не приезжает сюда его навестить, хотя многим это можно было бы вменить в обязанность. Вы же так добры к нему, что даже мое глупое сердце преисполнено благодарности. А о барышнях и говорить нечего. Просто они слишком робки и не решаются…
Такая бесцеремонность удивила гостя, но в остальном дама показалась ему вполне достойной особой.
— Рад это слышать, — ответил он. — Вы разрешили мое недоумение. Значит, я могу надеяться, что барышни меня понимают?
Дама тихонько выглянула из-за занавеса. Близилось утро, и очертания предметов были уже ясно различимы. Сайсё-но тюдзё сидел, облокотившись на скамеечку-подлокотник, одет он был довольно скромно, и его охотничье платье совершенно промокло от росы. Воздух был напоен удивительным ароматом, казалось не принадлежащим этому миру. Старая женщина заплакала.
— О, я так боялась, что вы сочтете меня просто дерзкой старухой,— проговорила она. — Потому и молчала до сих пор, хотя все эти годы жила надеждой, что когда-нибудь мне представится случай рассказать вам эту печальную старую историю. Я молилась об этом, и не потому ли судьба оказалась ко мне благосклонной? Как я рада, что наконец… Но, увы, свет меркнет в глазах, я не могу говорить…
Как жалка была ее дрожащая фигура! Сайсё-но тюдзё знал, что пожилые люди слезливы, но здесь явно было что-то другое.
— Я уже столько раз бывал здесь, — сказал он, — но ни от кого не слышал и слова участия и в одиночестве пробирался по росистым тропам. Что за счастливый случай! Говорите же все, ничего не скрывая.
— О да, такого случая мне больше не дождаться. Да и кто знает, сколько мне еще осталось жить? В моем возрасте никто не может быть уверен в том, что доживет до утра. Так что медлить не стоит. Будет лучше, если вы все-таки узнаете о моем существовании… До меня дошел слух, что скончалась женщина по имени Кодзидзю, которая прислуживала когда-то в доме на Третьей линии. Увы, многие из тех, кто был близок мне в дни моей молодости, покинули уже этот мир. На склоне лет оставшись одна, я переехала из далекой провинции в столицу и, воспользовавшись старыми связями, поступила на службу к Восьмому принцу. Это было пять или шесть лет тому назад. Разумеется, вы об этом не знали. Но, может быть, вам случалось слышать о покойном Уэмон-но ками, старшем брате нынешнего Адзэти-но дайнагона? Столько долгих лет прошло со дня его кончины, а мне кажется, что это было только вчера, и даже рукава не успели просохнуть… А между тем я могу сосчитать по пальцам все эти годы, промелькнувшие мимолетным сном. Вот и вы уже выросли и стали важным вельможей.
147
148