– Взгляните на это дитя. Оно связано с той молодой особой узами крови. Нельзя ли послать в Оно хотя бы его? Может быть, вы согласитесь написать письмо? Нет, вам не нужно упоминать моего имени, просто сообщите, что ее разыскивает один человек.
– Мне не хотелось бы брать на себя обязанности посредника, – возразил монах. – Я рассказал вам все, что знал, теперь вы можете сами поехать туда и поступить так, как сочтете нужным.
– Но почему вам кажется греховным такое посредничество? – улыбаясь спросил Дайсё. – Неужели вы подозреваете меня в недостойных намерениях? Поверьте, будь на то моя воля, я бы и сам давно переменил обличье. С малолетства помышлял я об Истинном Пути, и когда б моя мать не была столь беспомощна… Да, только она и привязывает меня к миру, ибо нет у нее другой опоры в жизни. Так и не осуществив своего давнего намерения, я остался жить в мире и, естественно, достиг довольно высокого положения, которое, к сожалению, лишает меня возможности произвольно располагать собой. Уверяю вас, я вовсе не отказался от задуманного, но с каждым годом на пути к его осуществлению возникает все больше совершенно непреодолимых препятствий. Вместе с тем я стараюсь не нарушать заветов Будды. И хотя человек моего звания не вправе пренебрегать многочисленными обязанностями, как служебными, так и личными, в душе я давно уже отшельник. Так неужели вы думаете, что я способен из пустой прихоти обременить себя тяжким преступлением? Нет, вы не должны сомневаться во мне. Все, что я делаю, я делаю ради ее несчастной матери, которую мне искренне жаль и для которой, я знаю, новость, мною от вас услышанная, будет большим утешением.
Слушая его, Содзу одобрительно кивал головой.
– Право же, трудно переоценить… – говорил он.
Тем временем быстро темнело, и, хотя можно было, воспользовавшись этим, попросить ночлега в Оно, Дайсё отказался от этой мысли: «А если он все-таки ошибся?» – и решил ехать прямо в столицу. Тут Содзу принялся расхваливать стоявшего рядом с ним мальчика.
– Почему бы вам не послать его в Оно? – снова попросил Дайсё. – Довольно было бы намека…
В конце концов Содзу написал письмо и вручил его мальчику.
– Надеюсь, и вы будете навещать меня иногда, – сказал он. – Поверьте, меж нами существует связь, о которой вы пока и не подозреваете…
Мальчик ничего не понял, но взял письмо и вышел вместе с Дайсё. Когда они спустились к подножию горы, Дайсё приказал передовым разделиться на небольшие группы и не шуметь.
Тем временем молодая госпожа сидела, задумчиво глядя на покрытые густым лесом горы. Ничто не нарушало ее печального уединения, и только светлячки над ручьями напоминали о прошлом. Но вот вдалеке, на простирающейся перед домом долине, послышались негромкие голоса передовых, и среди деревьев замелькали многочисленные факелы. Увидев их, монахини тоже приблизились к порогу.
– Кто это едет? – недоумевали они. – С такой свитой… Сегодня днем мы послали почтенному Содзу сушеные водоросли, и он написал в ответ, что наш дар оказался весьма кстати, ибо ему совершенно неожиданно пришлось принимать господина Дайсё.
– А который это Дайсё?
– Уж не тот ли, что связан брачными узами со Второй принцессой? Да и откуда было монахиням, живущим в такой глуши… «Неужели это и в самом деле он?» – подумала женщина.
Голоса некоторых передовых показались ей знакомыми. Да, сомнений быть не могло, именно их слышала она в Удзи.
«Но что станется со мной? – с ужасом спрашивала она себя. – Если до сих пор мне так и не удалось изгладить из памяти…» Она попыталась сосредоточиться на молитвах и сделалась молчаливее обыкновенного.
Путники, направлявшиеся в Ёкава, были единственной нитью, связывающей это уединенное жилище с миром.
Сначала Дайсё собирался передать письмо по дороге в столицу, но это, несомненно, привлекло бы внимание его многочисленных спутников, поэтому он решил вернуться и только на следующий день снарядил мальчика в Оно. Сопровождать его он поручил двоим или троим самым преданным своим челядинцам невысокого звания, а кроме того, послал с ними одного из приближенных, часто бывавшего в Удзи. Улучив миг, когда рядом никого не было, Дайсё подозвал к себе мальчика и сказал ему:
– Надеюсь, ты не забыл своей умершей сестры? Видишь ли, хотя я уже примирился с мыслью, что ее нет больше в живых, недавно мне стало известно, что это не так. Однако пока не стоит никому об этом рассказывать. Постарайся все выведать сам. Матери тоже ничего не говори. Эта новость слишком взволнует ее, и легко может статься, что в нашу тайну проникнут те, кому лучше вообще ничего не знать. Имей в виду, я разыскал твою сестру исключительно из жалости к вашей матери.
А надо сказать, что мальчик очень горевал, узнав о смерти старшей сестры. Совсем еще дитя, он тем не менее всегда восхищался и гордился ее красотой, хорошо понимая, что среди дочерей правителя Хитати ей нет равных. Услыхав, что сестра жива, он так обрадовался, что заплакал, но тут же, устыдившись своего малодушия, с нарочитой небрежностью сказал:
– Да, да, я все понял.
В тот же день рано утром монахини из Оно получили письмо от Содзу. «Наверное, у вас уже был посланец господина Дайсё, которого называют Когими? – писал он. – Скажите молодой госпоже, что теперь мне известны некоторые обстоятельства, связанные с ее прошлым, и я раскаиваюсь в поспешности, с которой откликнулся на ее просьбу. Мне о многом надо поговорить с ней, но приехать я смогу только через день или два».
«Что это значит?» – удивилась монахиня и показала письмо молодой госпоже. Прочитав его, та покраснела, и сердце ее мучительно сжалось: «Неужели в мире уже знают? Как же велик будет гнев монахини! Ведь я ей так ничего и не сказала». И, совсем растерявшись, она молча отложила письмо.
– Откройте же наконец правду! – настаивала монахиня. – Неужели вы и теперь не скажете ни слова? Это просто жестоко!
Она была вне себя от негодования и тревоги – впрочем, это неудивительно, ведь она до сих пор не знала, в чем дело. Тут раздался голос:
– Извольте принять письмо от почтенного монаха Содзу из горной обители.
Ничего не понимая, монахиня приказала впустить гонца.
– Это новое письмо должно наконец все разъяснить.
Вошел миловидный мальчик в роскошном облачении. Усевшись перед занавесями на нарочно для него приготовленное круглое сиденье, он заявил:
– А господин Содзу говорил, что в этом доме со мной не будут обращаться как с чужим.
Монахине ничего не оставалось, как самой принять его. Взяв письмо, она обнаружила на нем следующую надпись: «Госпоже, недавно вступившей на Путь, от…» – Тут следовала подпись Содзу – «…отшельника с гор». На этот раз письмо было настолько явно обращено к ней, что отказываться от него не имело никакого смысла. В крайнем замешательстве молодая госпожа удалилась в глубину покоев и села там, робко потупившись.
– Я знаю, как вы застенчивы, но, право же, все хорошо в свое время. – И монахиня сама развернула письмо.
«Сегодня утром сюда приезжал господин Дайсё и спрашивал о Вас, – писал Содзу. – Я все ему рассказал. От него я узнал, что, несмотря на твердость его намерения, Вы воспротивились союзу с ним, предпочтя поселиться здесь, в горах. Я верю в искренность Вашего обращения, но боюсь, что, отказавшись от мира, Вы не только не очистились, а, наоборот, впали в новое заблуждение. Впрочем, поздно говорить об этом. Мой вам совет – не изменять слову, данному некогда господину Дайсё, и не вводить в искушение этого достойного мужа, увеличивая тем самым бремя, отягощающее и его душу, и Вашу. Поверьте, даже столь недолгое монашество непременно зачтется Вам в будущем. Когда я приеду в Оно, мы обо всем поговорим подробнее, а пока выслушайте то, что скажет Вам Когими».
При всей своей определенности это послание было понятно только тому, кому было предназначено.
– А кто этот милый мальчик? – спросила монахиня. – Неужели вы даже теперь ничего мне не скажете?