Гэндзи говорил весьма дружелюбно, но, как ни велика была признательность Уэмон-но ками, он не мог справиться со смущением и, немногословно отвечая Гэндзи, только и думал о том, как бы поскорее уйти. К счастью, Гэндзи вопреки обыкновению не задерживал его, и при первой же возможности Уэмон-но ками откланялся.
Перейдя в восточную часть дома, он осмотрел приготовленные Удайсё наряды для музыкантов и танцоров и распорядился, чтобы были сделаны кое-какие поправки. Трудно себе представить, как можно было улучшить и без того совершенное, но тем не менее Уэмон-но ками это удалось. Он в самом деле обладал глубокими познаниями в этой области.
На тот день был назначен предварительный смотр танцам, а как обитательницы женских покоев тоже захотели присутствовать, Гэндзи не пожалел усилий, чтобы порадовать их зрение и слух. Танцоров, которым в день чествования Государя предстояло выступать в красновато-серых верхних платьях и сиреневых нижних, облачили в зеленые верхние платья и красные — нижние. Тридцать музыкантов были в белом. Их поместили на галерее, ведущей к юго-восточному павильону Для рыбной ловли. Появившись из-за холма, они заиграли мелодию «Парение бессмертных в лучах утреннего солнца». В воздухе кружился мелкий снег; казалось, весна «совсем уже близко, в соседнем саду…» (317). Ветки слив, гордые своим нежным убранством, были прекрасны. Хозяин дома устроился за занавесями в передних покоях. Рядом с ним сидели принц Сикибукё и Правый министр. Вельможи более низких рангов разместились на галерее. Поскольку это была лишь подготовка к празднеству, угощение подавалось самое простое.
Четвертый сын Правого министра, третий сын Удайсё и двое внуков принца Хёбукё исполнили танец «Десять тысяч лет». Они были совсем еще малы и трогательно-прелестны. Все четверо принадлежали к знатнейшим столичным семействам, миловидность их лиц, изысканность нарядов и благородное изящество движений вызвали всеобщее восхищение. Впрочем, возможно, зрители были просто слишком пристрастны…
Второй сын Удайсё, рожденный ему То-найси-но сукэ, и внук принца Сикибукё (сын человека, которого прежде называли Хёэ-но ками и который теперь, получив звание Тюнагона, прозывался Гэн-тюнагон) исполнили танец «Желтая кабарга». Третий сын Правого министра выступил в танце «Князь Лин-ван», а старший сын Удайсё — в танце «На согнутых ногах». В заключение юноши и взрослые мужи, к тем же семействам принадлежавшие, исполнили еще несколько танцев, и среди них «Великое умиротворение» и «Радуюсь весне».
Спустились сумерки, и Гэндзи велел поднять занавеси. К неожиданному восторгу зрителей, перед ними появились прелестные внуки Гэндзи и с неподражаемым изяществом и мастерством исполнили несколько танцев. Наставники не пожалели сил, дабы придать законченность прирожденному благородству их движений, и успех превзошел все ожидания. Трудно было сказать, который из мальчиков прекраснее. Стареющие сановники проливали слезы умиления, а принц Сикибукё, глядя на своего внука, плакал так, что нос его покраснел и распух.
— К старости люди становятся слезливыми, — говорит Гэндзи. — Я вижу, Уэмон-но ками посмеивается, на меня глядя. Но, увы, молодость быстротечна. Годы, к сожалению, не текут вспять (318), и никому не дано избежать старости.
Гэндзи украдкой бросил взгляд на Уэмон-но ками, и тот показался ему печальнее и задумчивее обыкновенного. Возможно, ему действительно нездоровилось; во всяком случае, даже самые великолепные танцы не привлекали его внимания. Странно, что именно к нему отнесся Гэндзи со своими хмельными речами. Разумеется, все им сказанное было шуткой, и тем не менее Уэмон-но ками совсем приуныл. Голова его раскалывалась от боли, и он лишь подносил к губам чашу с вином, когда она до него доходила. Приметив его уловку, Гэндзи стал следить за ним, заставляя осушать каждую поданную чашу. Уэмон-но ками совсем смутился, отчего сделался еще привлекательнее. Право, никто из присутствующих не мог с ним сравниться. Однако ему все труднее становилось скрывать замешательство, и в конце концов, не выдержав, он уехал. На сердце у него было неизъяснимо тяжело.
«Откуда эта тяжесть в груди? — недоумевал Уэмон-но ками. — Разве я захмелел более обыкновенного? Отнюдь, я никогда не бывал трезвее. Может быть, слишком оробел и от этого закружилась голова? Но ведь не настолько же я малодушен? Что же со мной случилось?»