С горести Ооикими занемогла и не вкушала даже самой простой, необходимой для подкрепления здоровья пищи. Она вздыхала и печалилась, думая лишь о том, что станет с Нака-но кими после ее смерти, и мучительная тоска сжимала ее грудь, когда она видела перед собой печальное лицо сестры. «Каким тяжким ударом будет для нее мой уход! — думала она. — Ее удивительная красота позволяла мне тешить себя надеждами, и весь смысл своей жизни я полагала в том, чтобы создать ей достойное положение в мире. Наконец судьба связала ее с человеком высокого звания, но, увы… Боюсь, что очень скоро, сделавшись предметом беспрерывных насмешек и оскорблений, она принуждена будет скитаться по миру, словно женщина самого низкого состояния. Право, может ли быть участь печальнее? Да видно, такое уж безрадостное у нас предопределение…»
Тем временем принц Хёбукё, вернувшись в столицу, подумывал, а уж не отправиться ли ему потихоньку снова в Удзи. Однако Эмон-но ками постарался распространить во Дворце слух, будто бы принц столь неожиданно выехал в горы только ради того, чтобы увидеться со своей тайной возлюбленной, и будто бы в мире уже поговаривают об этой предосудительной связи.
Узнав об этом, Государыня огорчилась, а Государь разгневался и строго-настрого запретил принцу покидать Дворец и жить в доме на Шестой линии. Более того, как ни противился принц, было решено все-таки соединить его с Шестой дочерью Левого министра.
Эта весть чрезвычайно встревожила Тюнагона. «Возможно, я и в самом деле совершил ошибку, — сетовал он. — Или так было предопределено? Но разве мог я забыть, как беспокоила покойного принца мысль о будущем дочерей? Неужели я должен был допустить, чтобы эти прелестные особы, не получив никакого признания, так и пропали в глуши? Больше всего на свете мне хотелось обеспечить им достойное положение в мире… И вот, не имея сил противиться настояниям принца и раздосадованный тем ложным положением, которое пытались навязать мне, я счел возможным… Наверное, я действительно виноват. Но ведь если бы я сам решил соединить судьбу с одной из сестер, никто бы не посмел меня осудить». Впрочем, стоило ли так терзаться? Ведь изменить ничего уже было нельзя.
Принц же, беспрестанно помышляя о Нака-но кими, впал в совершенное уныние.
— Если есть где-нибудь особа, к которой стремятся ваши думы, — снова и снова говорила ему Государыня, — привезите ее в столицу и создайте ей положение, сообразное ее званию. Тогда вам не о чем будет беспокоиться. Государь изволит возлагать на вас большие надежды, и если о вас станут дурно говорить…
Однажды в тихий дождливый день принц Хёбукё зашел к Первой принцессе. В покоях было безлюдно, а сама принцесса рассматривала свитки с картинками. Принц беседовал с ней через занавес.
Принцесса отличалась необычайным благородством и вместе с тем была кротка и мягкосердечна. Принц всегда считал, что прекраснее ее нет на свете. «Кто может сравниться с ней? — думал он. — Разве что дочь государя Рэйдзэй? Она любимица отца и, говорят, очень хороша собой. Жаль, что я не имею возможности убедиться в этом собственными глазами. Впрочем, обитательница горной хижины так благородна и прелестна, что вряд ли уступит им обеим». Печаль сжала его сердце, и, чтобы немного утешиться, он принялся рассматривать разбросанные перед принцессой свитки с картинками. Это были так называемые «картины из жизни женских покоев», выполненные с большим вкусом. Художник постарался запечатлеть на бумаге все, что почему-либо привлекло его внимание, — влюбленных юношей, живописные горные усадьбы. Многие картины пробудили в сердце принца томительные воспоминания. «Хорошо бы послать их в Удзи, — подумал он. — Может быть, принцесса согласится одолжить мне хотя бы некоторые?»