Однажды ее прислужницы получили письмо от Адзари.
«Что принес вам этот год? — спрашивал он. — Я неустанно молюсь за вашу госпожу. Единственно ее судьба и волнует меня теперь, лишь о ней мои молитвы».
Вместе с письмом он прислал молодые побеги папоротника и хвощей, уложенные в изящную корзинку. «Это первые ростки, поднесенные Будде послушниками», — сообщалось в письме. Писал Адзари довольно неумело, однако счел своим долгом дополнить письмо песней, написанной в стороне от остального текста:
«Первые папоротники — Я всегда для вас собирал их Весенней порой. Неужели в новом году Откажусь от старой привычки?Прошу Вас прочесть это госпоже».
Нака-но кими была растрогана до слез, догадавшись, каких трудов стоила старому монаху эта песня. Немудреные, написанные корявым почерком слова взволновали ее куда больше, чем изысканнейшие послания ветреного возлюбленного, старавшегося витиеватыми фразами восполнить недостаток чувств. Ответ она поручила написать дамам:
«Побеги папоротника С горной вершины — память О том, кто ушел. Но этой весною с кем Любоваться я ими стану?»Гонец получил щедрые дары.
К тому времени красота Нака-но кими достигла полного расцвета. За последние луны — очевидно, вследствие перенесенных несчастий — она очень похудела, отчего черты ее сделались еще нежнее, еще изящнее. Она стала поразительно похожа на старшую сестру. Раньше, когда они были вместе, в глаза бросалось скорее различие, чем сходство, но теперь, глядя на Нака-но кими, дамы, забывшись, вздрагивали: «Уж не старшая ли это госпожа?»
— А ведь господин Тюнагон так жалел, что не осталось даже пустой оболочки… — сетовали они.
— Право, не все ль теперь равно? Для чего же судьба не захотела соединить его с младшей?
Многие молодые люди из свиты Тюнагона, вступив в свое время в отношения с прислуживающими Нака-но кими дамами, довольно часто бывали в Удзи, и связь между двумя домами не прерывалась. Нака-но кими знала, что Тюнагон по-прежнему тоскует, что даже новый год не принес ему облегчения. Только теперь ей открылось, что не случайная прихоть связывала его с Ооикими, а нежное, глубокое чувство.
Принцу Хёбукё становилось все труднее ездить в Удзи, и он решил перевезти Нака-но кими в столицу.
Миновали беспокойные дни, связанные с подготовкой и проведением Дворцового пира и прочих празднеств, и Тюнагон снова остался один со своим горем. Однажды, не имея рядом никого, перед кем можно было бы излить все, что терзало и мучило его душу, он отправился навестить принца Хёбукё.
Стоял тихий вечер, и принц сидел на галерее, задумчиво глядя на сад. Перебирая струны кото «со», он наслаждался благоуханием любимой сливы, совсем недавно расцветшей. Сорвав одну из нижних веток, на которой бутоны еще не раскрылись, Тюнагон поднес ее принцу. Право, лучшего и придумать было невозможно. Любуясь прекрасными цветами, принц сказал:
— Эти цветы На того, кто сорвал их, похожи. Яркостью красок Не блещут, но в лепестках Аромат чудесный таится. — Каждый спешит Эту цветущую ветку Осыпать упреками. Надо мне было давно Ее сорвать самому,—ответил Тюнагон. — Обидно, право.
Друзья любили подтрунивать друг над другом.
Затем разговор перешел на предметы более значительные и, разумеется, коснулся горной усадьбы. Тюнагон поведал принцу о том, каким тяжким ударом была для него кончина Ооикими, признался, что до сих пор не может примириться с утратой. Он плакал и смеялся, вспоминая разные, связанные с ушедшей случаи, то трогательные, то забавные, а принц, обладавший добрым, чувствительным сердцем, всегда готовым откликнуться на чужое горе, внимал ему, рукавом отирая слезы. Небо — уж не сочувствуя ли им? — затянулось тучами. К ночи подул сильный ветер, стало холодно, как зимой, светильники все время гасли, но, хотя во тьме неразличимы были нежные краски цветов (284), друзья никак не могли расстаться. Стояла поздняя ночь, а они все говорили.
— Не верится, что в мире такое бывает. Но неужели на этом все и кончилось? — сомневался принц, как видно подозревая, что Тюнагон не до конца откровенен с ним. Люди всегда склонны наделять других собственными слабостями…
Вместе с тем принцу нельзя было отказать в чуткости, ибо он не пожалел усилий, чтобы утешить Тюнагона, изгладить в его сердце память о былых горестях и рассеять мрачные мысли. Он говорил, столь умело переходя от одного предмета к другому, что Тюнагон в конце концов оказался вовлеченным в разговор, принесший его измученной душе немалое облегчение. Среди прочего принц рассказал ему о своем намерении перевезти Нака-но кими в столицу.